11.04.2020 - 15:10
Первые шаги
Ясным майским днем мы с моей новой подругой Светланой гуляем в лесу моего детства.
– До чего красиво. До чего все-таки невероятно красиво. Здесь мне почти так же хорошо как в храме, – делится вполголоса Светлана спустя полчаса тишины.
– Я тут все тропинки знаю, – хвастаюсь я, – Всё исходил с пацанами. А больше один.
– А у нас тоже был лес рядом с домом. Только меня туда не отпускали. Боялись.
– Диких зверей?
– Людей.
На всякий случай мы оба в резиновых сапогах, но о прошедшем рано с утра мелком дожде уже ничего не напоминает. Сухо, тепло, солнечно. Скрипят сосновые стволы. Светлана, руки в карманах великоватой ей брезентовой куртки моего отца, волосы собраны в хвост, шагает размашисто, уверенно, будто сама знает все тропинки не хуже меня. Я рад завязавшейся беседе; Светлана не слишком-то о себе распространяется, тем более о детстве, и похоже, эта прогулка поможет нам сделаться ближе, вот только бы не спугнуть доверительный настрой.
– Опасно там у вас было? – спрашиваю.
– По-всякому было, – закрывается, как мне кажется, Светлана. Но нет – продолжает:
– Однажды без спроса в лес сбежала, на своих разобиделась. Допоздна бродила черт-те где, я-то не знала никаких тропинок, шарилась наобум, – из просторного кармана куртки Светлана вытаскивает сигареты и зажигалку, закуривает, – Сама перепугалась. Мобильник дома оставила назло всему свету. Ничего, выбрела. Мои совсем с катушек съехали, уже в отделение звонили, соседей всех обошли по подъезду. Обрадовались как сумасшедшие, когда увидели целую и невредимую. Всыпали потом, правда. Ну, это само собой.
– Да, ты как-то рассказывала, тебя били в детстве...
– Ха, в детстве! Если бы только в детстве. Так бы и продолжали до сих пор. Свалила вовремя.
– Я одного не понимаю... Как ты терпела все эти годы? Почему безропотно сносила?
Светлана докуривает, гасит окурок о подвернувшийся древесный ствол, складывает окурок в сигаретную пачку, прячет пачку в карман.
– Почему терпела? – переспрашивает, – А куда деваться-то было? И потом, мне изначально дали понять, что только так со мной и надо. Один из немногих пунктов, по которому они были единодушны, – Светлана сдержанно улыбается.
– Больно было?
– Ха! Не те слова. А эти мечтания трогательные... Заходила я на твой любимый форум, помнишь, ссылку кидал. Ну, что могу сказать... Все эти плеточки, полосочки на теле эстетичненькие... Добропорядочные забавы довольных жизнью тетенек и дяденек. Не осуждаю, впрочем. Каждому свое, – Светлана пожимает плечами.
Мы пересекаем поляну с немногочисленными дубками и кое-какое время молчим. На границе поляны и леса – поваленный ствол, и мы садимся передохнуть.
– Ну а что, – говорю, – вот, кого-то не били в детстве, и он об этом, можно сказать, жалеет... Мечтает... Разве так не бывает?
– Да ради Бога. Мне твои фантазии не внапряг. Однако жизнь скучнее и проще. Это просто больно. Больно и обидно. За себя, в первую очередь, что допросилась, – Светлана опять закуривает.
– За себя? То есть, на них ты не злишься?
– А они не знали как по-другому бывает. Мама из генеральской семьи. Отец из деревни. Как иначе-то? – отрывисто делится Светлана между затяжками.
– То есть, это тебе помогало в каком-то смысле?
– Не знаю. Наверное. Занималась, во всяком случае, добросовестно. И в вуз поступила без блата, а конкурс был – ого-го. Профессией овладела, это тоже не у каждого получается, – Светлана делает последние пару затяжек, после чего гасит и прячет в пачку окурок, – Но проблем, кажется, все-таки больше, – Светлана притягивает колени к груди, обхватывает их сцепленными в замок руками и балансирует, покачиваясь взад-вперед, – Слишком уж завишу от чужого мнения. Так же как в детстве жажду одобрения и похвалы. И внутренне цепенею, когда рискую не угодить. Уж не знаю, ремень ли тут виной. А тебе на всех и вся по барабану, завидую, – Светлана расцепляет замок, спрыгивает на землю, стряхивает с куртки клочки пепла, застегивается на молнию.
– Меня, между прочим, вообще не били, – говорю.
– Везука.
– Уж не знаю, кому из нас больше повезло...
– Перестань. Конечно, легонькие ударчики возбудят кого хочешь, но когда реально больно... Нет тут ничего интересного. Это все, в основном, от головы. И я примерно понимаю, как это у тебя устроено.
– Как же?..
– Это просто некая удобная лазейка. Мечты, куда ты сбегаешь от проблем, – Светлана озирается, засунув руки в карманы куртки и тихо насвистывает, вторя птичьему пению.
– Нет-нет, я жажду их осуществить...
– Ну так будь с собой откровенен. Ты мечтаешь об этом в качестве особого вида удовольствия. Чтобы тебя обслужили. Как в массажном кабинете. Пойдем еще пошатаемся.
– Ага, – я тоже встаю, и мы идем дальше.
– Нет, ты не поняла! – говорю я Светлане на ходу, – Боль мне совсем не в кайф! Мне хочется, чтоб мной командовали, руководили...
– Знакомо-знакомо, тоска по авторитету, по сильной руке... Там есть дорога? Хочу вон в тот просвет, – Светлана показывает рукой, я киваю, и мы идем в избранном направлении, – Только вот что ты скажешь, если этот твой распрекрасный руководитель вообще не вознамерится тебя наказывать? А только по головке будет гладить сутками? А? Что ты на это скажешь? – развивает Светлана мысль, – Или напротив, наказывать-то будет, но не ремнем по заднице, а как-нибудь позаковыристее, иголки там загонять под ногти...
– Мда. Кажется, ты права. Такое мне действительно пришлось бы не по вкусу.
– О чем и речь! По вкусу, не по вкусу. Ты просто в игры играешь. Игры разума...
– Нет. Погоди. Допустим, я встречу этого человека, – я еле поспеваю за широко шагающей Светланой, – Который, как твои родители, будет верить именно в этот способ... И он решит, что для меня это – наилучшее средство...
– Да ты просто взвоешь не своим голосом. Заголосишь как резаный. Если как следует за тебя взяться. Ты не позволишь так с собой обращаться, рванешь на попятный двор. Я тебя неплохо изучила за три недели.
– Отчего же, стерплю. У меня большой ресурс терпения, ты просто пока не в курсе. Вот только человека мне такого, скорее всего, не встретить. Которому я настолько бы открылся.
– А почему ты о нем в мужском роде? – Светлана приостанавливается, и я замираю рядом, – Пол – это принципиально?
– Нет. Это не принципиально. Это может быть женщина, – отвечаю я спустя пару мгновений, и мы снова идем, и на ходу переглядываемся.
– Чушь какая-то, – прыскает со смеху Светлана, отводя взгляд, – Хотя, просто чтобы убедить тебя в том, что ты себя обманываешь...
– Да? Ты серьезно?! – радостно, опережая мысль, переспрашиваю я, – Ты... Могла бы?
– Ну, а что. Ты мужчина достойный. Ради нас... Вот только наказывать, по-моему, не за что.
– Ну, почему, недостатков хватает, – спешу я заверить, а в ушах странный гул, то ли в воздух взмываю, то ли срываюсь в пропасть.
– Твои недостатки – неотъемлемые свойства твоей личности, – чеканит Светлана, – Я к ним привыкла. Они мне нравятся. Короче, в радикальной переделке ты не нуждаешься. Хотя... – Светлана задумывается.
– Хотя что?
– Одна твоя черта меня буквально бесит... Боже, где мы? Что это за место? Мы не заблудились?
– Все нормально. Совсем недалеко от дома.
Деревья кончились, мы по колено в зарослях хвощей. В трех-четырех метрах – бывшая просека, теперь – болото. Вода сплошь затянута бледно-зеленой ряской похожего с хвощами оттенка, сначала кажется, что по ней можно пройти, но если вглядеться – иллюзия рассеивается: сухие сучья поваленных здесь и там выкорчеванных с корнями деревьев тонут в болотной воде, и там, где тонут – ряска расходится, образуя вокруг сухой ветки искрящийся солнечными лучами темный водяной кружок. Бетонные столбы когда-то проходившей здесь линии электропередач, в отличие от деревьев, худо-бедно сохраняют вертикальное положение, и обрывки проводов слабо колышатся на ветру.
– Я поняла, где мы. В фильме "Сталкер", – с видом знатока изрекает Светлана.
***
Позднее утро спустя полторы недели. Я под двумя одеялами. Дверь отворяется; на пороге – Светлана с дровами в охапку. Она выдыхает пар, плотно прикрывает за собой дверь, накидывает крюк, складывает на пол дрова, открывает печную заслонку, садится у печки.
– С утра шел снег. С ума сойти, – Светлана загружает в печь растопку – заготовленные с вечера лучины, чиркает спичкой. Занимается пламя.
На краткий миг мы переглядываемся. Затем Светлана отворачивается обратно к печке и парой метких движений перекладывает горящие щепки, чтобы огонь был поярче.
– Сразу взялось, поди ж ты, – Светлана отправляет в печь пару поленьев поувесистее, – А я гулять ходила. Пока ты тут переживал, – Светлана постукивает кочергой по одному из горящих поленьев и, не оборачиваясь, продолжает негромкую размеренную речь, – В лесу красиво неописуемо. В общем, если бы не твоя хандра, было бы полное счастье. А ты, кстати, можешь поесть. Я макароны сварила. Видишь, и погулять успела, и макароны сварить. Проснулась как и ты едва живая. Но сразу встала. Сделала зарядку. Согрелась. Сварила еду. Позавтракала. В лес пошла. И вот сижу печку топлю. И настроение – лучше некуда. Только тебя жалко. Нет, я, конечно, в детстве натерпелась ужасов, а все же великая штука – сила воли. И вот что самое поразительное. Начинается с того, что ты себя ломаешь. Ну, или тебя ломают. Не хочется по будильнику подниматься – а ты поднимаешься, не хочется уроки готовить – а ты готовишь, скучно книжку читать – все равно сидишь читаешь, и так далее. В общем, рецепт простой – делаешь все, чего не хочется. А потом, мало-помалу, принимаешь это, свыкаешься. И забываешь, что когда-то было иначе. Что изначально хотел чего-то другого. Это становится твоим естеством, прирастает – то, чего так яростно не хотел, чему так отчаянно сопротивлялся. И теперь я даже вообразить себе не могу, чтобы в двенадцатом часу в кровати валяться. Я, конечно, не идеальный пример, девушка, в общем-то, ограниченная, многого не понимаю в этой жизни. Но собой владеть умею. Потому и никаких затяжных печалей. Вообще, вставай. Я уже нормально натопила. Поешь, кофейку дерни.
Действительно, под двумя одеялами жарко. Я сбрасываю на пол одно из них и отворачиваюсь к стене лицом.
– Прости. Прости, пожалуйста. Мне правда очень плохо, – бормочу я в дощатую стену.
– Нормально все с тобой, – слышно как Светлана встает, расстегивает молнию куртки, прохаживается по комнате взад-вперед, – Я тебя всю ночь обнимала. Все с тобой хорошо. Ни соплей, ни температуры. Возможно, конечно, у тебя депрессия. Зараза наших дней. Ну и шел бы тогда к врачу. Нет. Лежишь, мучаешься. И меня мучаешь, – слышу я с противоположного конца комнаты, от окна, негромкий, привычно чеканящий короткие фразы светланин голос.
Я представляю, как Светлана стоит и грустно смотрит в окно.
– Не обращай внимания. Это пройдет, – обещаю я стене, – Поделай что-нибудь. Почитай.
– Да уж найду чем заняться. Нет, так нельзя, – слышны шаги Светланы в сторону кровати, – Оставьте нашу светлость в покое. Это и есть то, что меня в тебе так раздражает. Бесит. Помнишь наш недавний разговор? Бесит! Эта двойственность! Сегодня так, завтра эдак. Вот скажи, ты меня любишь? Любишь сейчас, в эту минуту? Только честно! Посмотри на меня!
Я переворачиваюсь на спину, и наши взгляды ненадолго пересекаются. Светлана садится на край постели у меня в ногах. Смотрит в сторону. Задумывается. Трещат дрова.
– Обиднее всего, что ты не берешь меня в союзницы. Это уже третий раз с тобой такое. Я чувствую себя ненужной, беспомощной. И ты даже не пытаешься меня в этом разубедить. Я от тебя сейчас за миллион световых лет. Сателлит из далекой галактики, – Светлана мрачно усмехается.
– Хорошо сказано, – подаю я голос.
– Да? – Светлана обращает ко мне лицо, – Я рада, что пригодилась.
– Прости. Прости.
– Что ты заладил: прости, прости. Я не обижаюсь. Просто недоумеваю. Может, ты чего-то скрываешь? Может, я сделала что-то не то? Тупо себя повела? Вчера было так хорошо. Мы веселились, гуляли.
– Мысли тяжелые. Воспоминания. Накатывают волнами. Ты не при чем.
– А что тебя гнетет? Поделись. Поделись хотя бы одним тяжелым воспоминанием. Или всеми, по очереди. Мы не торопимся. Только не молчи в стенку. Пожалуйста. Не закрывайся.
– Я вспомнил маму...
– Достойнейшая женщина. Как вспомнил?
– Один эпизод. Из детства.
– Угу. Ну все, деваться некуда. Вперед, рассказывай. Кстати, не пора из-под одеяла вылезти? Лично мне уже жарко, – Светлана стягивает с себя свитер.
– Ничего. Мне нормально.
– Как знаешь. Вперед. Я слушаю.
– Понимаешь, я все пытаюсь проследить причинно-следственную связь – то ли моя меланхолия провоцирует все эти воспоминания, то ли воспоминания – меланхолию...
– Забей на причинно-следственную связь. Вперед.
– Мне было пять или шесть лет. В школу точно еще не ходил. Я не могу смотреть тебе в глаза. Можно я отвернусь?
– Я сама отвернусь, – Светлана переводит взгляд на печку, – Вперед.
Меня начинает колотить озноб. Стучат зубы; подрагивает все тело.
– Ну что ты, все хорошо, – не оборачиваясь, Светлана гладит мне через одеяло руки, грудь, живот.
– С-сейчас... Уф-ф-ф... Не п-пойму, что со мной...
– Ничего, все хорошо, – продолжает Светлана свои поглаживающие движения, и дрожь постепенно сходит на нет.
– Мы сидели на кухне у нас на Героев-Панфиловцев, – продолжаю я, почти не стуча зубами, – Точнее, я сидел. Мама стояла к плите лицом. Было ясное утро. И вдруг ни с того ни с сего я произнес одно очень грубое выражение, слышанное до того за пару дней во дворе на площадке... Мне обязательно его воспроизводить?
– Нет. Не обязательно, – Светлана едва заметно мотает головой, все так же глядя в сторону и продолжая будто по инерции гладить меня по руке.
– Этим выражением поделился со мной один мальчик. Я не понял смысла, но был заворожен чудившейся мне в этих странных словах скрытой силой... "Что это значит? " – попытался я выяснить. "У мамы своей спроси", – засмеялся мальчик в ответ. Но потом все-таки подробно, с комментариями, объяснил значение каждого слова. И добавил, что при взрослых я должен помалкивать. И вот в то ясное утро эти слова неожиданно всплыли в памяти, и я произнес их вслух как какое-то иностранное выражение. Мне, наверное, было интересно испытать на ком-нибудь их силу. Пронаблюдать мамину реакцию. Она так и замерла у плиты с шумовкой в руке. "Как? Как ты сказал? " – спросила она, обернувшись. Я повторил громче, уже глядя прямо ей в глаза. Она вздрогнула, подалась чуть назад, будто встретив удар, и вдруг как-то сникла, опустилась на табурет, обхватила руками голову... Так и вижу ее, с локтями на столе, с пальцами, вцепившимися в пряди волос... "Ты понимаешь, что это значит? " – "Нет" – соврал я. "Пожалуйста, никогда больше так не говори" – попросила мама с умоляющей интонацией, будто она в чем-то провинилась, будто я застал ее врасплох. И видя ее такой беспомощной, поникшей, от души ей сочувствуя, мне, тем не менее, хотелось делать ей все больнее и больнее, хотелось повторять эти слова вновь и вновь, раз за разом швырять их ей прямо в лицо, в глаза, и я с трудом себя сдерживал... Грустно, да?
– Грустно. И, кстати, все могло бы быть еще грустнее. Если бы я в детстве такое выкинула, мне бы уж точно спуску не дали как тебе. Влетело бы капитально. А уж потом расспросы бы пошли, от кого услыхала, да понимаю ли смысл. Очень хорошо, что тебе, наконец, стало грустно – значит, раскаиваешься. Еще лучше будет, если ты обсудишь это с мамой, хотя надежды мало, отношения у вас, как я поняла, не ахти. Но что делать мне, точно так же безвинно обижаемой? Сколько еще терпеть твои закидоны? – Светлана говорит все так же вполголоса, – Когда тебе плохо, я в тягость. Хуже того: я – пустое место. И ты всякий раз даешь это понять. Потом извиняешься, но где гарантии на будущее?
Светлана пару мгновений ждет моего ответа и, не дождавшись, продолжает:
– Помнишь тогда в лесу мы условились, что я познакомлю тебя с ремнем? Знаешь, сейчас очень подходящая минута.
Мы молчим. Светлана неспешно вытаскивает ремень из своих брюк, дает подержать.
– Полюбуйся, потрогай. Серьезная штучка. Специально для тебя выбирала в военторге, когда ты мне в своих мечтах впервые признался. Хотя все равно не верила, что пригодится. Да и сейчас, по правде сказать, почти не верится.
С молчаливым кивком я возвращаю ремень Светлане.
– Ты, конечно, можешь отказаться, – продолжает она, – Послать меня как маму на три буквы. Но тогда даже пикнуть потом на эту тему не смей. И про детство мое не расспрашивай.
– Нет, я готов. Я согласен.
– Тогда выслушай меня, пожалуйста, до начала. Я должна сказать тебе кое-что важное. Поделиться мыслями, на которые ты наводишь меня с первого дня нашего знакомства. Да я и раньше об этом думала. Всю сознательную жизнь думаю.
Светлана встает с кровати, открывает печную дверцу, проверяет, все ли прогорело. Ворошит кочергой потемневшие угли, собирается с мыслями. Закрывает заслонку. Прислоняет к печке кочергу, берет ремень с кровати, складывает вдвое, перекладывает из руки в руку, напряженно ищет слова.
– Как бы это сказать... Ты только не обижайся... Хотя, наверное, совсем скоро ты меня буквально возненавидишь... Сейчас, секунду... Уф, – свободной ладонью Светлана энергично трет себе лоб, – В общем, ты должен принять к сведению одну вещь. Ничто не дается даром. Все нарабатывается, кровью и потом, кровью и потом... Каждый день спрашивай себя: что сделано сегодня? И если ничего... Только без обид, хорошо? Я не мораль тебе читаю, я помочь хочу, от самого себя спасти. Ибо что есть человек? Поле битвы полярных начал. Света и тьмы, порядка и хаоса, зла и добра... И битва эта идет ежесекундно! Важно понять, на чьей ты стороне. Если боишься трудностей, потворствуешь лени – сдаешься врагу, понимаешь? В общем, достаточно слов. Не мое дело тебя учить. Только направить. Уф. Прости за сбивчивость. Наверное, это все какая-то чушь?
– Нет... Все понятно. Все правильно.
– Тогда вылезай из-под одеяла.
***
Вечером мы идем по слабо освещенной поселковой улице. Моросит дождь. Мы в куртках с капюшонами.
– Не обижаешься? – негромко спрашивает Светлана.
– Да нет, наоборот, это ты меня прости.
– Я-то простила, – из-под капюшона выглядывает краешек улыбки, – Сразу простила как закончила. Вся злость куда-то вышла.
– Интересно, это был предел твоих возможностей? – робко осведомляюсь я.
– Ха! Нет, конечно. Пожалела я тебя на первый раз, – усмехается Светлана, – А ты, между прочим, в миг повеселел. Значит, будем иметь в виду в качестве средства от хандры. А? Что скажешь? Что ж, помолчим.
Замерев и согнувшись над пламенем зажигалки, Светлана прикуривает, а я любуюсь на нее, обозначившуюся в фонарном луче – родную, близкую, мучительно желанную.
(2017)