Клуб "ЛитКон"

входя в разделы клуба, вы заявляете о своём совершеннолетии (18+)
It is currently 29.03.2024 - 08:44

All times are UTC + 3 hours


Forum rules





Post new topic Reply to topic  [ 22 posts ]  Go to page 1, 2  Next
Author Message
PostPosted: 30.01.2020 - 18:39 
Offline

Joined: 30.01.2020 - 18:37
Posts: 10
Короткая дружба



Каждое утро одно и то же.

Цоканье каблуков по коридору. Затем голоса.

— Здравствуйте, Татьяна Львовна!

— Здравствуйте, Толстов!

Если судить только по голосам, дело происходит в школьном коридоре. Сделать звукозапись, предъявить экспертам — и ни один эксперт не усомнится. Школьный коридор, школьные голоса. На самом деле все происходит дома, в коридоре или на кухне. А тон школьный, потому что Татьяна Львовна в самом деле учительница. Правда, она учительница младших классов, и Генка Толстов не ее ученик, он даже не школьник, он уже взрослый, студент техникума, перешел на второй курс, но все равно тон между ними школьный. Как-то так для обоих удобнее. Потому что они едва знакомы, потому что совсем недавно стали соседями, причем вряд ли надолго, также потому что барышня заметно старше Генки (ему восемнадцать, а ей аж двадцать семь), она милая, смирная, скромная, всегда грустная (у нее какие-то неприятности, поэтому здесь и поселилась; Майка сказала: «поживет пока у меня… обстоятельства у нее...»), Генка сам старается быть с ней как можно вежливее, как можно внимательнее. И к тому же его об этом просили особо.

Майка сказала:

— Геночка, я на тебя надеюсь. Я знаю, что ты джентльмен, не станешь обижать барышню. Хотя я оставляю вас в таком опасном положении — вдвоем в шести комнатах.

Тут Майка, конечно, фыркнула. Сама-то она разбитная девица. Генка это знает, но она обрадовалась случаю напомнить, высказалась с полной определенностью:

— Если бы речь шла обо мне, я бы сама сказала: нет, с ней ребенка такого возраста нельзя оставить вдвоем в одной квартире даже на день, не то что на ночь! На пятнадцать минут оставить нельзя! Только отвернись…

С этими словами она посмотрела на Генку очень выразительно. Внимательно его оглядела. Чуть сощурилась и даже наклонила голову немного набок.

Только не надо думать, что она с ним кокетничает. Им нет смысла друг с другом кокетничать. Майка недавно вышла замуж, переехала к мужу, теперь она верная жена. А раньше она жила одна. Взрослая женщина, свободная, и она своей свободой пользовалась законным образом. Сюда она никого не приведет, это все же неловко, коммунальная квартира, соседи, у соседей дети, но сама может исчезнуть на день, на два, на три. Дома она не безобразничает, дома ведет себя пристойно. Ну, разве что подвернулся какой-то мальчишка в коридоре… Довольно большой мальчик, на вид лет восемнадцать или девятнадцать. Крупный, солидный, говорит баритоном, бреется через день. Подходит! Можно что-нибудь такое закрутить на скорую руку. Переглянулись, отправились в дальнюю по коридору комнату, пустующую. Провели там двадцать минут. Больше нельзя: старуха Наталья Ивановна вернется из церкви, потом Ольга придет с работы, приведет из детсада Ирку, Ирка будет носиться по квартире с криками:

— Генка, почитай мне книжку! Генка, ты где?

У нее голосок тонкий, смешной. Бегает, заглядывает во все комнаты…

Так что дома все эти забавы и развлечения строго ограничены временем и местом: днем разве что двадцать минут в дальней комнате. Ну, ночью, бывает, какие-то тени шмыгают по коридору, тихо крадутся вдоль стены, от двери к двери… Но все это так, пустяки, мелочи домашнего быта, потому что у Майки с Генкой романа нет, он для нее младенец, они просто друзья. Генка встречается с Руфиной. Или тогда Руфины еще не было? Неважно. С кем-то он встречался. У Майки тоже всегда кто-то есть. Майка на правах близкого друга задает вопросы:

— Ребенок, как вы с Руфиной устраиваетесь? Домой ты ее не водишь, к ней тоже нельзя, у нее дома мама с папой. Или вы только в парке Горького на скамеечке целуетесь, вам этого достаточно?

Майка друг, надежный человек, и Генка открыл ей страшную тайну: в Измайлово есть квартира, в той квартире есть пустующая комната, стоит запертая, а ключ у него.

— Во как! — Майка была в восторге, требовала подробностей.

И Генка пояснил, что он за ту комнату платит сорок в месяц. Раньше он там жил, но жить там неудобно, хозяева алкоголики, у них пьянки, драки, песни, и он съехал, а платить продолжает — оказалось, что эту комнату удобнее держать для себя.

— Ой, какая прелесть! Гнездилище разврата! А меня возьмешь в долю? Будем платить за ту комнату пополам.

— Да ладно тебе! Поедем вместе, познакомлю тебя с тамошним народом, думаю, ты им понравишься. Конечно, Витька выклянчит у нас трешку или пятерку — он всегда так делает, в каждый мой приезд, только очень стесняется. За комнату ему уплачено сполна, он человек совестливый, лишнего брать не может, но выпить-то хочется…

Итак, у Майки тоже появился ключ от комнаты в Измайлово. Она говорила задумчиво:

— Витька странный. Комната для жилья стоит сорок. За притон можно брать впятеро больше.

Генка ей объяснял, в чем состоят моральные принципы спившегося краснодеревщика Виктора Чапикова, но все это в прошлом, теперь не актуально, потому что Майка вышла замуж, она порядочная женщина, всех прежних дружков побоку, и та комната ей больше не нужна. Что же касается подруги, она Генку предупредила строго-настрого: ни-ни! Даже не думай. У нее и без тебя огорчений хватает.

И Генка все это принял к сведению, Генка обещал.

Да он же и сам все видит. Майка бойкая баба, а подруга ее тихоня и скромница. Учительница младших классов. На лице написано: «Сперва уроки, потом телевизор!» Серьезная девица в очках.

При этом не скажешь, что она страшненькая, она высокая, стройная, прекрасная фигура, дивный цвет лица, черты лица правильные. Блондинка. Но все это как-то неброско, невыразительно. Майка яркая, а эта барышня нет. Зато она несомненно умная, интеллигентная — об этом Генка подумал без иронии. Потом узнал, что барышня еще и добрая. Много прекрасных качеств!

Поэтому Генка с ней вежлив. Это особа безупречного поведения, и с ней вести себя как-то иначе нельзя. Да и случая нет, они редко разговаривают.

— Здравствуйте, Татьяна Львовна!

— Здравствуйте, Толстов!

Цоканье каблуков по коридору.

И все.

Каждое утро одно и то же.

Неделя, другая… Вдруг посторонний звук. Цоканье каблуков, это как обычно, оно не замедляется, когда они здороваются, но после слов «здравствуйте, Толстов» еще что-то негромко хлопнуло. Глуховатый звук, ну, скажем, будто кто-то в толстых шерстяных варежках хлопнул в ладоши. Шерстяной трикотаж — это точно. Только это были не варежки, а юбка.

Это, понимаете ли, Генка Толстов хлопнул барышню по заднице. Студент второго курса техникума хлопнул по заднице учительницу начальных классов Татьяну Львовну. Просто ужас.

Конечно, он напрасно это сделал. Ведь и не очень-то хотелось, не собирался он с ней заигрывать. И барышня приличная, не такая, которую можно хлопать по заднице в темном коридоре. И он особо обещал не обижать училку, он клялся. Она же Майкина гостья, а Майка его друг, они никогда друг друга не обманывают. Так что это он зря. Просто как-то нечаянно получилось. Она всегда такая серьезная. А ноги длинные, красивые, и бедра при ходьбе покачиваются, и зад что надо… Не сдержался…

Ладно, сейчас получит по морде, это уж как полагается, скажет «извините», учительница пойдет дальше, она же на работу торопится, потом он ей цветочков принесет, и они как-нибудь помирятся.

Однако вышло иначе.

Учительница младших классов застыла на месте, стук каблуков прекратился. Потом обернулась. Похлопала глазами. Сказала беззлобно:

— Вот подлец…

Затем прибавила жалобно:

— И главное, у меня времени нет, на работу спешу.

Деловито посмотрела на часы, беспечно махнула рукой:

— А! Была не была! Три минуты у нас есть. Идем!

Поманила Генку рукой, увела в свою комнату. Там выдвинула стул на середину, уселась. Снова поманила Генку рукой. Он приблизился, находясь в растерянности, глупо улыбаясь. Она подтащила его поближе. Бесцеремонно стянула с него штаны — ловко, одним движением, благо расстегивать ничего не надо, это тренировочные бриджи на резинке. Тем же порядком сдернула трусы. Стала укладывать Генку к себе на колени. Повозилась с тем, чтобы его сбалансировать, он крупный, тяжелый, свисает до полу с обеих сторон. Наконец решила, что все в порядке, он лежит удобно. После чего вздохнула тихонько и принялась за дело. Сидит с очень смирным видом — по лицу видно, что она тихая и добрая, — и деликатно шлепает лежащего у нее на коленях студента техникума узкой ладошкой по ягодицам. Осторожно, совсем не сильно. Шлепнула раз десять, остановилась, подумала. Спросила мягко:

— Достаточно?

— Да, — донесся угрюмый голос откуда-то снизу, от пола.

— Тогда поднимайся.

Пихнула его в бок, помогла подняться, привести себя в порядок. Повертела его, оглядела со всех сторон, смущенно улыбнулась. Спросила:

— Доволен?

Студент второго курса молчал. Стоит красный, потерянный. Глаза блуждают.

Учительница младших классов снова вздохнула, теперь чуть громче, снова глянула на часы. В запасе одна минута…

— Толстов! Я понимаю, вы не хотите со мной разговаривать. Поэтому у меня всего один вопрос: вы из дому не сбежите, Толстов?

— Не сбегу, — угрюмо пообещал Толстов.

— И прекрасно! — обрадовалась учительница. — Остальное мы уладим. А пока я могу идти на работу, ничего не опасаясь?

— Можете.

— Отлично. А вы, Толстов, собирались сегодня куда-нибудь?

— Собирался.

— Лучше не ходите. У вас вид такой… взъерошенный. Милиционер в метро остановит.

Толстов шевельнул бровями. Надо же, знает обычаи милиции… От нее этого трудно было ожидать.

Она встала, неожиданно потрепала студента по голове, взъерошила волосы, быстро чмокнула в щеку.

— Не переживай!

И убежала, цокая каблуками. От дверей обернулась, помахала рукой, ободряюще улыбнулась и исчезла. Уложилась в свои три минуты. В коридоре тяжело ударила входная дверь…

Толстов остался стоять посреди комнаты. Бессмысленно хлопал глазами. Наконец сообразил, что он не в своей комнате, он в ее комнате, то есть Майкиной. Обычно она запирает комнату, уходя. А где ключ? Ну да, она отпирала, когда они входили, ключ остался снаружи в замочной скважине. Он запрет, ключ пока оставит у себя — он же будет дома, когда учительница начальных классов вернется с работы. Кстати, что учителя делают летом, когда нет уроков?

Самое время об этом подумать… Толстов хмыкнул и пошел завтракать.

Ему, собственно, никуда не нужно идти в обязательном порядке, у него каникулы. Кажется, последнее такое свободное лето. Следующим летом придется снова браться за работу, а пока не нужно, у него денег еще на год хватит. Другие иногородние студенты разъезжаются по домам, у них родители, родня, а ему никуда ехать не надо, родни, считай, никакой, они для него все равно что умерли. На практику после первого курса не гонят, в стройотряд не гонят. В квартире он к лету остался один, все остальные разъехались. Майка, как уже известно, вышла замуж. Потом Лямины всей семьей ушли в навигацию. Юрка завербовался на какое-то судно мотористом, Ольга буфетчицей, ребенка отослали на время к бабушке, а сами поплыли. Старуха Наталья Ивановна уехала в деревню, кур там выращивает. Купила инкубаторских цыплят и повезла. Много цыплят в картонной коробке… Пищат… А Генка остался один.

И это прекрасно! Деньги есть. Соседей нет. И он в этом городе как бы турист, дачник. Может бегать по театрам, музеям, выставкам. Ну, для театров время неподходящее, не сезон, но все равно. Может встречаться с Руфиной, звать ее в гости. Может позвать на преферанс Лешку и Кирилла. Все можно. Каникулы начинаются замечательно.

Но уже недели через три ему эта вольготная жизнь приелась. Идти никуда не хочется, уже хочется остаться дома, поваляться на диване с книжкой. Потом Майка подкинула эту свою подругу. Подруга милая, тихая, а все же свидания с Руфиной снова переносятся в Измайлово. Потом они с Руфиной поссорились. Даже эта новенькая блондинка заметила. То Руфина звонила каждый день утром и вечером, то вдруг нет ее.

— Бросила меня Руфина, — объяснил Толстов.

— Это жаль, — сказала Татьяна Львовна. — Она приятная девочка. Красивая, веселая.

— А я для нее скучный.

— Не может быть!

— У Руфины есть магнитофон. А в этом магнитофоне музыка, от которой меня корежит. У Руфины есть друзья. Меня от них корежит. Я скучный, некомпанейский…

— У вас много других достоинств, — дипломатично сказала соседка.

— Да, я очень красив и не менее пяти раз в год посещаю Третьяковскую галерею.

На это Татьяна Львовна не ответила. Она не любит долгих разговоров. Какие у нее могут быть разговоры с соседским мальчишкой? Между ними расстояние, дистанция. Все разговоры короткие и только по делу.

— Геннадий, я прошла всю Пятницкую, потом Ордынку и нигде не видела овощного магазина.

— Ближайший на улице Землячки. Иначе она называется Большая Татарская. Идемте, я покажу.

— Спасибо.

— И еще… Меня никто не зовет Геннадием. Зовут Генкой, Геной. В техникуме зовут по фамилии.

— Как ваша фамилия?

— Толстов.

— Хорошо, я буду помнить.

Вот и все разговоры. Но все же отношения любезные, доброжелательные.

А теперь Толстов позволил себе лишнее, нескромно повел себя с учительницей начальных классов, и учительница начальных классов его отшлепала. Для студента на каникулах самое подходящее приключение…

Ладно, может быть, он дурак, но не совсем дурак. Просто соображает медленно.

Ему ведь не запрещали выходить из дому? Он не в наказание оставлен дома, ему только не рекомендовано спускаться в метро. В метро он не пойдет, но выйти из дому придется. Только пробежаться по Пятницкой, тут все близко…

Вышел, вернулся через полчаса, завалился на диван с книжкой. Курил на балконе, смотрел во двор.

Погода приятная, не очень жарко. Дети верещат в песочнице. И никаких других звуков, здесь тихий квартал, шума машин не слышно. Зато по ночам слышен собачий лай и пение петухов, совсем как в деревне. В тихую погоду слышен также звон кремлевских курантов за рекой. Странное сочетание. И всем прохожим в этом районе говорят «ты».

Это поразило его знакомого, Германа Николаевича. Немолодой дядька, солидный, внушительной внешности, крупная голова, седая шевелюра. Профессорский вид. Сначала они спорили: Генка обещал выйти к метро, встретить гостя, потому что сам он дорогу к дому не найдет. Герман Николаевич смеялся: это он-то не найдет? Он в Москве родился, вырос, прожил жизнь, и приезжий мальчишка говорит ему, что он может заблудиться в замоскворецких переулках. Он найдет! Говорите адрес, я записываю… Пришел на сорок минут позже назначенного времени, сконфуженно хихикал.

— Виноват! Наказан за самонадеянность. Меня гоняли по всему Замоскворечью, аж до Озерковской набережной. Все прохожие приветливые, все готовы подсказать, все зовут меня на «ты». «Отец, ты пойди прямо по Климентовскому, дойдешь до трамвайных путей, иди по ним налево…» И мальчишки меня зовут на «ты», и старушки, и какие-то женщины интеллигентного вида. А ведь последний раз ко мне на улице обращались на «ты» лет тридцать назад…

— Район такой. Здесь так принято. Куры во дворах гуляют, белье на веревках развешено, играют на гармони, поют. Деревянные дома. Электричество здесь не 220 вольт, а 127. Со мной тоже случай был, иду по Голиковскому, самый кривой переулок в Москве, у него три поворота, три колена, и между вторым и третьим коленом школьная спортплощадка, от переулка отгорожена высокой такой сеткой, за оградой дети играют в волейбол, орут. Мяч вылетел через ограду, покатился по дороге, слышу из-за сетки голосочек: «Дяденька, дяденька, кинь мячик!»

— А вас, Толстов, тоже никогда раньше не звали на улице на «ты»? Или не звали дяденькой?

— Меня другое удивило. Оглянулся, а это негритенок кричит. Черный-черный, лет десяти, в пионерском галстуке. А выговор у него московский, чистейший. И все манеры замоскворецкие.

— Наверное, вырос здесь.

— Едва ли. Рядом посольство Танзании, наверняка ихний мальчик, но ведь дипломатов не держат в одной стране по десять лет. Года за два он так обрусел. Дети быстро схватывают.

Учительница вернулась с работы около шести вечера. Генка вышел в коридор, отдал ей ключ.

— Спасибо.

— Татьяна Львовна, позволите войти?

— Прошу.

— Я ведь не извинился, растерялся как-то… Татьяна Львовна, я прошу прощения, не хотел вас обидеть.

— Ничего, пустяки, забудем. Но больше никогда?..

— Никогда.

— А за спиной у вас что?

Он достал из-за спины цветы. Три красных гвоздики, скромнейший букет…

Татьяна Львовна покраснела, приняла подношение.

— Это мило! — повертела букетик, полюбовалась, улыбаясь. — А вы неглупый, Толстов. Очень неглупый.

Помолчали.

— Цветы поставлю в вазу, только вода нужна отстоявшаяся, свежая вода из крана не подходит. А вы проваливайте, Толстов, проваливайте! Мне надо переодеться, идти на кухню. Ужин готовлю на двоих, мы сегодня ужинаем вместе.

Обычное дело, они уже раз или два ужинали вдвоем. Коммунальная кухня, соседи…

— Э-ээ…

— Толстов! У вас какие-то сомнения? Мы же помирились! Или нам теперь все-таки нельзя сидеть за одним столом?

— Нет, я ничего такого не имел в виду. Извините. Просто…

— Что?

— Ну, я же буду краснеть, мычать и смотреть в тарелку. Это не ужин, а дополнительное наказание.

Она смеялась.

— Какая чепуха! Толстов, вы очень наивный. Все наоборот, у нас теперь более короткая дружба.

Теперь Толстов сильно покраснел. Черт знает что…

— Мы поболтаем о чем-нибудь нейтральном, — дожимала его благовоспитанная Татьяна Львовна, впервые за время знакомства делая ему глазки. — О литературе, о музыке, о кино… Вы любите Сэлинджера, Толстов?

Наконец и он засмеялся.

— Ненавижу!

— Так я и знала! — веселилась учительница начальных классов. — Вот вы мне и расскажете, за что вы его ненавидите. Все любят… А сейчас выметайтесь! У меня ужин не готов, а мы болтаем…

— Ухожу. Только насчет ужина я серьезно. За приглашение спасибо, но я не пойду. Стесняюсь. Умираю от стыда.

Она всплеснула руками. Такой устарелый жест, старомодный.

— О, господи! Стойте, не уходите. Раз уж пошел такой разговор… Какой там ужин, у человека трагедия!

Уселась на стул, посмотрела на стоящего Генку снизу вверх.

— Смешно? — спросил он хмуро.

— Наивный ребенок! Я же спрашивала: Толстов, вы из дому не сбежите?

— Это был дельный вопрос.

— И вы меня успокоили. А теперь я в ужасе. Я же здесь собиралась жить еще два месяца, до осени. Вы сумеете выдержать мое присутствие?

— Сумею.

— Но для вас это будет тяжелым испытанием?

— Не будет. Вы же не собираетесь дразнить меня каждый день, щуриться как-нибудь, когда мы по утрам на кухне сталкиваемся?

— Ну что вы! Я даже насчет дружбы не шутила. Ну… — она чуть покраснела, но продолжила бойко, — для романа это неподходящее начало, а для дружбы вполне подходящее.

— Интересно… А что вы называете дружбой?

— Думаете, это трудный вопрос? Все просто. К сентябрю я перееду на другую квартиру. После этого мы с вами продолжаем перезваниваться, ходим друг к другу на дни рождения?

— Нет, едва ли.

— А если я попаду в больницу, вы ко мне придете?

— Приду.

— Это и называется дружбой! Мы друг друга прямо ненавидим, но мы не совсем чужие, нас что-то связывает. Хотя бы такой маленький общий секрет. Прибежит Толстов ко мне в больницу, принесет цветы и домашние котлеты. И если у вас, Толстов, в техникуме какие-то неприятности, я побегу вас выручать. Разве это плохо?

— Это хорошо.

— Вы только представьте, прибежала Татьяна Львовна, назвалась вашей теткой, бросилась к завучу, к директору. Плачет, просит: только не исключайте, я его сама дома выпорю!

Толстов повертел головой, шевельнул бровями. Вот неуемная…

— Да уж, после такого заступничества мне останется только самому быстренько забрать документы и бежать подальше — на Крайний Север, на Дальний Восток. Надо поточнее узнать, куда там Юрка мотористом завербовался.

— Почему, наивный ребенок? Ладно, я пошутила, в техникуме лишнего не брякну. Но в остальном не вижу никаких причин бежать из дому.

— Никаких?

— Никаких.

— Совсем никаких?

— Совсем. Абсолютно. Не думала, что вы такой хрупкий и впечатлительный. У меня создалось другой впечатление. Толстов прочный человек. Другой бы мальчишка запищал: «Татьяна Львовна! Не смеете, не имеете права!» Я бы посмеялась.

— Да, можно найти и такого, который запищит: «Татьяна Львовна, простите, я больше не буду!» А можно найти и такого дурака, который с кулаками на учительницу бросится.

Учительница быстро глянула на него.

— Да, вы прочный, — подтвердила она свое первоначальное мнение. — Но чего-то я про вас не понимаю.

— Что тут непонятного? Ладно. Вот представьте, Руфина мне недавно звонила.

— Это хорошо.

— Примеряется, не пора ли нам помириться. Заодно про вас спрашивала. Как там учительница? Руфина так меня дразнит: небось ты с учительницей уже что-нибудь этого-того…

— Нормально. И Майка меня так дразнит. Как ты там со студентом? Кофе пить приглашала?

— Про кофе любимая ее шутка. Генка, пойдешь провожать Марину Вячеславовну! Только имей в виду, если она пригласит тебя пить кофе, ты не можешь вернуться домой раньше семи утра, это неприлично!

— Марину я тоже знаю.

— Но сейчас мы не про Марину, а про Руфину. Позвонит она снова, спросит, как там учительница. А я ей отвечаю, что учительница в полном порядке, я от нее уже схлопотал. Приставал к учительнице, она меня позвала в свою комнату и наказала.

— Фу, какая чепуха! Маленькое домашнее недоразумение. Только между нами. Руфине-то это зачем?

— Руфине незачем. Я ей не скажу. Но это единственное в моей жизни обстоятельство, о котором Руфине нельзя сказать. Поэтому мне с Руфиной уже не будет так удобно, как раньше.

Учительница младших классов хотела было сказать, что и это чепуха, но не сказала. Сказала другое.

— О, это серьезная постановка вопроса! Это я понимаю. Гордость и самолюбие. Но по таким правилам трудно жить.

Помолчала.

— Толстов, думаю, что даже если мы переспим, вас это не утешит.

Он ухмыльнулся. Тихоня Татьяна Львовна. Скромница Татьяна Львовна. Серьезная, хорошо воспитанная…

— Это не утешение, Толстов, но это меняет смысл истории. Для всех. «Извини, Руфина, но пока тебя не было, я тут так горевал, что даже с учительницей заигрывал… а она со мной… а потом мы того… то есть этого…»

Она засмеялась и сказала быстро:

— А если ты, подлец, ответишь мне, что для тебя это не заманчиво, это будет гораздо неприличнее всего того, что у нас сегодня уже произошло.

Толстов сделал шаг вперед, поднял Татьяну Львовну со стула, осторожно обнял, поцеловал в щеку.

— А теперь, Толстов, может быть, вы все-таки выйдете, позволите мне переодеться и пойти готовить ужин? Я с работы, я голодная!

— Да, да, простите…

— И ужинаем мы вместе! — сказала учительница железным голосом.

Конечно, они ужинали вместе. До конца лета ужинали вместе. И спали вместе. И вместе бегали в музей имени Пушкина на выставку испанской живописи из музея Прадо.

— У нас, Толстов, конечно, не роман, но у нас очень короткая дружба, — говорила учительница младших классов.

— Да, да, я помню, мы ненавидим друг друга, но дружба у нас крепкая.

К сентябрю она не съехала, съехала к зиме, только к этому времени они с мужем разменяли квартиру. Удачно разменяли, с разменом помогла Майка, у нее знакомый маклер. Запрошенные маклером деньги дал взаймы Толстов. Потом оказалось, что учительнице начальных классов в ее новой жизни без мужа не хватает ее школьной зарплаты, она стала подрабатывать репетиторством, она хорошо знает английский язык. Конечно, на этом рынке сильная конкуренция, все столбы оклеены объявлениями: «преподаватель вуза, кандидат наук, опыт работы за рубежом…», а она всего-навсего учительница начальных классов, но первых двух учениц подыскала Майка, а потом дело как-то пошло. Еще позже Толстов наконец окончил техникум, получил, как все люди, распределение в какую-то Тьмутаракань, а его хором уговаривали остаться в Москве. Как остаться? Это устроил Майкин муж, у него большие связи. Потом Татьяна Львовна снова вышла замуж, а Толстов какое-то время был женат на Руфине.
Все разбрелись, у каждого своя жизнь, видятся редко, но все перезваниваются, ходят друг к другу на дни рождения.

:(


Top
 Profile  
Reply with quote  
 Post subject:
Posted: 30.01.2020 - 18:39 


Top
  
 
PostPosted: 31.01.2020 - 21:10 
Offline
User avatar

Joined: 02.01.2020 - 22:40
Posts: 289
Сцена порки такая коротенькая... :(

Чувствуется рука сильного автора.
Всё ждала углубления тематической жилки. Необязательно по сюжету, но по описанию переживаний:

"Просто как-то нечаянно получилось. Она всегда такая серьезная. А ноги длинные, красивые, и бедра при ходьбе покачиваются, и зад что надо… Не сдержался…" - и на этом всё как бы. Наверное же, не в первый раз шлёпнуть подмывало. Осталось чувство не до конца раскрытого потенциала в этом смысле по тексту. Чтобы не совсем нечаянно получилось, а какие-нибудь намёки неудержимо нарастающего соблазна, противоречивые впечатления послевкусия. Возможно даже разочарование.

"Наконец решила, что все в порядке, он лежит удобно. После чего вздохнула тихонько и принялась за дело." - какая-то усталость чувствуется в действиях училки. Он нечаянно шлёпнул, она слегка в ответ отшлёпала. Все предельно спокойны, и в остальном безупречно корректны, всё без истерик, без особенных эмоций.

"Она всплеснула руками. Такой устарелый жест, старомодный."

"Учительница младших классов снова вздохнула, теперь чуть громче, снова глянула на часы."

"— Достаточно?

— Да, — донесся угрюмый голос откуда-то снизу, от пола."


Как будто действие совсем и не в Москве происходит как бы, а в каком-нибудь Зарыбинске, где всем одновременно перестали платить зарплату, потому что уже третий мясяц простаивает рыбокомбинат.

И в конце "Все разбрелись, у каждого своя жизнь, видятся редко".

История мне показалась немного грустной. Возможно автор хотела создать для читателя сюжет, пропитанный атмосферой безнадёги как бы.

"Цоканье каблуков по коридору.

И все.

Каждое утро одно и то же."

Но написана добротно очень, со множеством обстоятельств. Жизненно так. Много мелких эпизодов, как бы вырванных из потока жизни - про негритёнка в пионерском галстуке, про Юрку, который завербовался на какое-то судно мотористом, про магнитофон Руфины...


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 03.02.2020 - 17:20 
Это хороший рассказ.
Тема есть, а жестокостей нет. Все очень человечно, нравы мягкие.

По жанру это рассказ исторический, действие происходит в далеком прошлом. Комната в Москве за сорок в месяц – это седая старина, закат советской эпохи. Напряжение в сети 127 вольт – это тоже было очень давно. Выставка картин из музея Прадо – она в самом деле была, но во времена незапамятные. Как раз тогда, когда дети носили пионерские галстуки.

По части быта все надежно и достоверно. Ну, для современного автора это не очень трудно, можно просто взять подшивку журнала «Юность» за десять лет, примерно с 1971 года по 1980 год, и хотя советские авторы имели привычку бессовестно врать и приукрашивать действительность, подробностей быта можно почерпнуть достаточно. Надо только поработать, не лениться, серьезно отнестись к предмету. Сколько стоило масло вологодское, сколько получала учительница начальных классов, какие туфли носила, что читала, что смотрела по телевизору…

Несколько труднее другая задача – голоса эпохи, атмосфера эпохи, дух времени. О чем говорили, о чем не говорили, как себя вели, как себя не вели… Это у автора тоже получается. На хорошем уровне получается.

Вообще перенос действия рассказа в ту эпоху имеет разумный смысл: тут конфликт, который именно тогда был возможен, а сегодня, пожалуй, невозможен, сегодня это и не конфликт совсем, а так, курам на смех. Наше время передовое, прогрессивное, все умные, грамотные, продвинутые, все смотрят фильмы, у всех интернет, цензуры нет, похабщину выбирай на любой вкус, поэтому любой мальчик восемнадцати лет отлично понимает, что это значит, если сначала он шлепнул девицу чуть постарше себя, а потом она его шлепала. Игра такая. Он с ней заигрывает, она с ним. Некоторые даже знают, как эта игра называется. Девка попалась тематическая. Она верхняя. Или свитч. Нравится – можешь с ней поиграть. Не нравится – к черту. Нарвался – схлопотал в ответ, и эту конфетку, наверное, придется скушать, если уж очень справедливость уважаешь. И все, квиты. Больше не хочется. Подтянул штанишки, засмеялся, сказал: «Спасибо, было весело, но я не по этой части!» Потом можно переглядываться и прыскать, сталкиваясь по утрам в коридоре и на кухне.

Но это по нынешним понятиям так, поэтому Олеся в своем комментарии так и пишет: он ее шлепнул, она его слегка отшлепала в ответ, все спокойны, никаких эмоций… Олеся современная барышня с современными понятиями. В советскую эпоху все было по-другому. Совсем по-другому!

В советскую эпоху вот это самое событие – оно ошеломительное, почти невероятное. Это шок. Это конфуз смертельный. Этого не может быть, а если уж случилось – стой, опустив глазки, красней, умирай от стыда, а когда тебе позволят подтянуть штанишки и отпустят – собирай вещички, забирай документы из училища и чеши в другой город, где тебя никто не знает.

В рассказе это точно прописано, первый вопрос после события: вы из дому не сбежите, Толстов? Героиня знает, о чем спрашивает. Потому что она отколола дикий номер. Так нельзя, так не принято. Дать по морде за приставания – законное дело. Этикет позволяет, даже требует. Барышню задели, это урон для ее достоинства, дала пощечину – достоинство восстановлено. Но стащить штаны с мальчишки восемнадцати лет и уложить к себе на колени – это задача непосильная, невыполнимая. Ни для кого, не только для малознакомой девицы двадцати семи лет. Пусть она учительница, пусть она даже завуч или директор школы. Потому что это для него урон достоинства, который он восстановить никак не сможет. Он скорее согласится получить ремня, в его возрасте это при каких-то обстоятельствах бывает. И в сюжете рассказа для этого возможность есть, мерцает на заднем плане – только не в этом месте, не в это время.

Мальчишка прыткий, начинающий бабник, кобель, ходок. Похоже, перебрал в окрестностях всех дам подходящего возраста. У него девочка Руфина, у него лучший друг взрослая бабенка Майка, с ней он между делом забавляется, а где-то там еще маячит Марина Вячеславовна… Снимает две комнаты, одну для житья, другую для свиданий. Серьезно подходит к делу, подающий надежды мальчик (кстати, откуда деньги? редкая профессия, если может два месяца работать, потом год жить). А училку поклялся не трогать. И нарушил клятву, а он не совсем бессовестный. И если училка на него наябедничала, то может схлопотать. От подруги Майки может схлопотать по-всякому – и по морде, и по заднице. Потому что баба простая (но неплохо образованная, судя по языку), потому что подруга, потому что она старше, потому что у них общие дела, общие секреты (ключи от комнаты в Измайлово – это великое дело по тем временам). Но лечь к барышне на колени… к интеллигентной девочке в очках… да легче из окна выпрыгнуть! В Москва-реке утопиться…

Только по особым обстоятельствам этот смертельный аттракцион удался – мальчишка нашкодил, сам знает, что виноват, потом растерялся, не понял, что происходит, а потом уже и поздно вырываться из рук училки и кричать: «Татьяна Леонидовна, не надо, я не хочу, я не буду!». Самолюбие все же… Попался – не чирикай. Но потом только бежать. А как иначе? Неужто сидеть за одним столом, в глаза друг другу смотреть?

Олеся неправа, здесь буря эмоций – для советских-то людей с их твердым пуританизмом, с твердыми понятиями о дозволенном и недозволенном. И смирная учительница в очках все понимает, но не может сказать мальчишке: «Уймись, горе луковое, успокойся! Я тебя не наказывала, я с тобой шалила. Ты меня шлепал, я тебя, и если будешь хорошим мальчиком, я тебе скажу, в каком из этих двух случаев я получила больше удовольствия.» Это невозможный разговор, это за гранью, мальчишка и в этом случае убежит в ужасе. Переспать со взрослой девицей можно, а забавляться вот так – это что-то из милицейского протокола: «вступили в контакт… совершали действия сексуального характера… в извращенной форме… выразившиеся в неоднократном нанесении…».

Советское общество было очень пуританское. И очень кастовое. По достатку все примерно равны, в нормальной семье чистый доход на душу колеблется от 100 до 150 рублей в месяц, отклонения вниз беда, а отклонения вверх большая редкость (торгашки, халдейки, автослесари, академики, генералы). Жить все могут дверь в дверь, в одном доме или даже в одной квартире – моторист Юрка, деревенская старуха Наталья Ивановна, учительница начальных классов, студент техникума. Но между ними кастовые границы. Юркина жена пойдет буфетчицей, а учительница начальных классов буфетчицей не пойдет даже под угрозой голодной смерти. И за таксиста замуж не выйдет. Так что тут еще одна тонкость, которую герои чувствуют, а современный читатель наверняка нет. Студент техникума и учительница начальных классов вроде одного поля ягода, среднее специальное образование, только он мальчик из простой семьи, а она девочка из интеллигентной семьи. Огромная разница! По тем временам барьер непреодолимый. И разницу все понимали – по выражению лица тебя видно, по первым трем словам. Это в ту же копилку: почему мальчишка с этой барышней вел себя скромно, только нечаянно сорвался. Между ними много барьеров, больше, чем кажется.

Словом, конфликт занятный, но типичный для эпохи. Это хорошо сделано. Атмосфера московская, интонации московские. Училка московская девочка, не колхозница. Герман Николаевич – это особый московский тип, таких звали «милейший человек». Жизнь в Замоскворечье была действительно тихая, почти сельская (кроме Большой Полянки, это шумная городская улица с большими домами). Какие-то маленькие неточности: на вопрос, можно ли войти в комнату, московская девочка ответит «пожалуйста», а Герман Николаевич ответит «бога ради», люди старшего поколения любили щегольнуть этим стилем. «Прошу» -- не московский стиль. Это так же устарело, как полные формы «прошу пожаловать» и «милости прошу».

Все хорошо, хорошо, а потом некоторое разочарование.
Что в изящной словесности главное? Главное – характеры. В рассказах Олеси нет определенности места и времени действия, а характеры есть. Здесь наоборот, есть определенность места и времени, есть историзм, есть реализм подробностей, а характеры бледноваты. Толстов – он какой? Училка – она какая? Не вполне просматриваются, нет объемности. Самое яркое лицо – Майка, которая известна только по цитатам. Майка сказала то, Майка сказала это… Майка заметная личность, сильная личность, на нее все ссылаются, на нее все оглядываются, ее дух витает над персонажами. Не хватает ее появления в конце. Ага, кофе уже пили? По мордам вижу, что кофе пили!

А в общем рассказ не пессимистический, а оптимистический. У Олеси в рассказах народ больше плоховатый, это пессимизм и отсутствие веры в человечество. Здесь народ в общем неплохой, это оптимизм. Почему безнадега? Где здесь безнадега? Конец даже счастливый. Хэппи-энд. Учительница двадцати семи лет, скучноватая, не очень красивая, уже разведенная, без денег, без жилья, без мужчины – и вдруг эту благовоспитанную недотрогу мальчик хлопнул по попе, и все завертелось, два месяца секса, потом дружба на всю жизнь. Мораль: хорошее поведение всегда вознаграждается. Мечта! На дни рождения друг к другу ходят.

ЗЫ. Примечание тематическое: «свисал с обеих сторон до полу» -- это неточно. Упирался в пол руками и ногами, иначе не получится. Попробуйте сами, увидите…


Top
  
Reply with quote  
PostPosted: 03.02.2020 - 18:32 
Offline

Joined: 05.01.2020 - 19:04
Posts: 182
Ап.Григорьев wrote:
ЗЫ. Примечание тематическое: «свисал с обеих сторон до полу» -- это неточно. Упирался в пол руками и ногами, иначе не получится. Попробуйте сами, увидите…

И пробовать не хочу. На кровати это надо делать, а не на стуле. Это и на кровати не всегда удобно (вопрос соотношения габаритов называющего и наказуемого), но с кровати хотя бы не навернешься.
Сама фраза мне очень понравилась. "Сбалансировать" :red:
"Повозилась с тем, чтобы его сбалансировать, он крупный, тяжелый, свисает до полу с обеих сторон". Ладно, пусть не свисает. Просто: "Повозилась с тем, чтобы его сбалансировать, он крупный, тяжелый". Драгоценные для тематиков кинестетические описания - "крупный", "тяжелый".
Понравилось описание Верхней: " Сидит с очень смирным видом — по лицу видно, что она тихая и добрая". Я знаю очень юную девушку, которая с детьми работает, во у нее как раз такой вид. (Не знаю, что она думает о Теме :D

_________________
"Хуже дурака только дурак с инициативой" (с).


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 05.02.2020 - 05:18 
Offline

Joined: 05.02.2020 - 05:11
Posts: 232
Тут главный герой - голос за кадром. Попробуйте посмотреть это как кино, и вы услышите его интонации. Львовна и Толстов ( :)) - не главные. Один из них как бы маска настоящего главного героя, который в них играет. Немного, правда, стесняется играть, как мне показалось.


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 05.02.2020 - 13:38 
Электра wrote:
Тут главный герой - голос за кадром.

Очень интересное мнение. Надо подумать…

Электра wrote:
… голос за кадром. Попробуйте посмотреть это как кино, и вы услышите его интонации.

Зачем кино?
В литературе это называется авторский голос. Голос рассказчика. Он есть даже в объективированном повествовании (от третьего лица). Если рассказчик стилизует свою речь под кого-то, это называется сказ (инда взопрели озимые).
Или Вы о чем-то другом? Если так, тоже интересно, хотя не очень понятно.

Электра wrote:
Львовна и Толстов ( :)) - не главные.

Неужто автор метит в того самого Льва?
Трудно поверить в такое безрассудство. Это же ноша непосильная, никто ее не вынесет, ни один живой современник.
Замахиваться на классиков – это Сталинград. Вызываю огонь на себя!

Электра wrote:
Немного, правда, стесняется играть, как мне показалось.

Пуританизм советской эпохи – это заразно.
Весьма вирулентная вещь. К тому же вызывает мутации в генах, передается по наследству.
Впрочем, через три или четыре поколения этот ген рассеивается в большой популяции, внешних признаков уже почти нет…

:surp:


Top
  
Reply with quote  
PostPosted: 05.02.2020 - 14:55 
Далее следует неприличный комментарий, девушек прошу не читать.
:twisted:

Короткая дружба wrote:
...что-то негромко хлопнуло. ...
Глуховатый звук, ну, скажем, будто кто-то в толстых шерстяных варежках хлопнул в ладоши. ...

Это зимний звук.
Если шлепать по заду в летнее время, звук более сочный и звонкий, потому что летняя женская одежда более легкая.

Конечно, многое зависит также от того, какой зад, бывают зады с совершенно волшебной акустикой в любое время года, но тут начинаются такие подробности звукоизвлечения, которые мы из скромности пропустим…

:red:


Top
  
Reply with quote  
PostPosted: 05.02.2020 - 16:04 
Offline

Joined: 05.02.2020 - 05:11
Posts: 232
Ап.Григорьев wrote:
В литературе это называется авторский голос. (...) Или Вы о чем-то другом? Если так, тоже интересно, хотя не очень понятно.


Не знаю, как объяснить, но этот авторский голос вот прямо с первых же фраз, идущих рефреном, вызывает кинематографические ассоциации. Он как бы рисует звуки, набор разных звуков и фраз, составляющих образ, слитный образ Львовны, Толстова, коммуналки... Он как бы закрывает глаза и слышит, и говорит с тем, что происходит). Интересная фишка. Последовательность повествования с момента, когда отшлепанный Толстов остался один, трижды уходит в сторону и возвращается. Может, это так и надо - чтобы потраченное на услышанные мысли время шло не быстрее, чем вернулась с работы Львовна). Вот как бы авторский голос с таким поведением не очень сопоставим, на этом месте он для меня окончательно переквалифицировался в голос за кадром).

Ап.Григорьев wrote:
Электра wrote:
Львовна и Толстов ( :)) - не главные.

Неужто автор метит в того самого Льва?


Мне кажется, что это сродни "когда б вы знали, из какого сора..."), и довольно мило).

Ап.Григорьев wrote:
Электра wrote:
Немного, правда, стесняется играть, как мне показалось.

Пуританизм советской эпохи – это заразно.
Весьма вирулентная вещь. К тому же вызывает мутации в генах, передается по наследству.
Впрочем, через три или четыре поколения этот ген рассеивается в большой популяции, внешних признаков уже почти нет…
:surp:


Вы думаете, что это пуританизм. А мне представляется автор, который в благостном настроении проснувшись солнечным утром, не хочет вставать, фантазирует о том, что будто бы происходит за стенкой, в соседней комнате и коридоре, тихонько мурлычет и хохочет над придуманным)... Ну и да, это, конечно, переносит в иное время, но в общем, фантазия такая нежная, акварельная, утренняя.


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 05.02.2020 - 19:37 
Электра wrote:
Последовательность повествования с момента, когда отшлепанный Толстов остался один, трижды уходит в сторону и возвращается. Может, это так и надо - чтобы потраченное на услышанные мысли время шло не быстрее, чем вернулась с работы Львовна). Вот как бы авторский голос с таким поведением не очень сопоставим, на этом месте он для меня окончательно переквалифицировался в голос за кадром)

Теперь понятно, спасибо.

Согласен, нужна ретардация, замедление, нужно чем-то заполнить промежуток между уходом учительницы и приходом, утром и вечером, а действием заполнить нельзя, потому что других персонажей нет. Поэтому идут в ход воспоминания, ретроспекции, флеш-бэки. Причем реверсом, в обратном порядке. Сначала разговор о Руфине и ее магнитофоне, а потом разговор из начала знакомства – не зовите меня Геннадием, лучше по фамилии... Для романа это обычная техника, не какая-то особенная фишка, а в рассказе для таких трюков обычно просто места не хватает, тесно. В кино – легко, монтаж давнее изобретение…

Электра wrote:
…фантазия такая нежная, акварельная, утренняя.

Значит, все-таки фантазия…

Нежная – это слово мне понравилось, здесь много нежности. Вроде бы тон у всех сдержанный, любезный, в редких случаях чуть ворчливый и грубоватый (дважды очень к месту звучит слово «подлец» -- сочное слово!), но за этим стоит нежность.

А насчет фантазии… Мне показалось, что жанр другой. Я купился на реализм.
Не фантазия, не выдумка, а что-то более подлинное, личное, какое-то милое воспоминание, чуточку подретушированное, перенесенное в другие исторические декорации, чтобы уйти от такого строгого документального автобиографизма. Может быть, в жизни все было не так гладко, а чуть грубее (вдруг мальчик был на годик или два моложе – это же ужас как неприлично! и если старше – тоже неприлично), может быть, в жизни все произошло не в один день (утром завязка, вечером развязка, все по канонам классицизма – между тем барышня в рассказе по характеру вроде не такая уж скорая, хотя смелая, даже отчаянная), может быть, в жизни были сказаны какие-то неподходящие слова, которые потом хочется забыть, подчистить, подправить (законное право автора на вымысел), но все же в основе какое-то воспоминание, что-то непридуманное. Мне так кажется.

Что-то было… Возможно, не так было, но точно в тех местах. Где-то в переулках между Ордынкой и Пятницкой кто-то кому-то наподдал… Легонечко, без большого тематического азарта, отсутствие которого так разочаровало Олесю (см. выше ее комментарии о Зарыбинске).

:mad:


Top
  
Reply with quote  
PostPosted: 07.02.2020 - 06:07 
Offline

Joined: 05.02.2020 - 05:11
Posts: 232
Есть такое, одно из ключевых понятий в японской литературе своего рода периода модерна - "грустное очарование вещей". Все, трех слов достаточно, чтобы в полной мере почувствовать что-то вроде ностальгии или бренности существования. Здесь ретро примерно для того и использовано. Только оно не вполне грустное, в нем тепло.


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 07.02.2020 - 10:48 
Offline

Joined: 05.02.2020 - 05:11
Posts: 232
Кстати, вот интересный фокал. Откуда он больше - от Львовны или от Толстова исходит? Какими автор больше играет - черными или белыми, когда сам с собой играет?

Это так, вопрос по большей части риторический. Как ставить себе задачу, если хочется освободить действо от авторского влияния, дабы обеспечить эффект непосредственного погружения, вовлечения читателя. Получится или нет абстрагироваться от какого-то героя, с которым себя связываешь? Является ли такая способность, писать только про себя через каждого персонажа или вообще не про себя залогом мастерства, признаком графоманства, если все, вообще все - исключительно про себя самого... этакий парадокс или феномен (правда, в связи с массовым использованием уже давно не феномен) Фриды Кало...

Здесь вот автор как будто и не Львовна, и не Толстов. Мне нравится...


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 07.02.2020 - 17:48 
Электра wrote:
… вот интересный фокал. … уже давно не феномен) Фриды Кало...
Первым делом должен признаться в своем невежестве. Не знаю, что такое фокал, не знаю, кто такая Фрида Калло.
Пришлось искать в интернете, оказалось, что про Фриду Калло я когда-то слыхал, репродукции в книгах видел, но забыл. Наверное, она не показалась интересной. Имена Риверы и Сикейроса я помню, но и они мне до лампочки. С фокалом сложнее, Гугл показывает, что был такой язык программирования, ничего больше не показывает. Потом сообразил, что знаю слово «бифокальные очки». Здесь это сокращение от слова «фокус». Значит, можно полагать, что в настоящем контексте имеется в виду что-то вроде точки зрения. Вот из этой догадки и исхожу…

Электра wrote:
Откуда он больше - от Львовны или от Толстова исходит? Какими автор больше играет - черными или белыми, когда сам с собой играет?

Ну, если есть сомнения и колебания, всегда надо предпочесть очевидность, самую наивную оценку. По-простому, знаете, по-нашему…

Начинаем считать и загибать пальцы – кого в тексте больше? Про кого вообще эта история, про него или про нее? Оказывается, Толстов присутствует в большем количестве. Это только если считать количество явлений, выходов на сцену. Также можно заметить, что читателю позволено узнать кое-какие его биографические обстоятельства, предшествующие собственно действию рассказа. Про героиню предварительных сведений меньше. Далее замечаем, что автор как бы знает, что делается у Толстова в голове, а что делается в голове у Львовны, не знает. Конечно, это притворство, потому что автор знает все, он в романе как бог во вселенной – всемогущ и всеведущ. Но из двух персонажей больше рассказывает про него, чем про нее. Выводит его на передний план. Это голый факт.

Теперь закатываем глаза к потолку и задаем глубокомысленный вопрос – что этот факт означает? Тут начинаются догадки, строгой достоверности уже не может быть. Можно сказать иначе – тут начинается область художественного вкуса – хорошо ли ты понял автора, его цели и намерения? Или ты понял его способность либо неспособность своих целей достичь?
Тут бывают всякие варианты, большое разнообразие. Да, написано-то больше про него, но чьими глазами это увидено? Ее глазами или его глазами? Кто рассказывает свои воспоминания – он или она? Голос мужской или женский? Взгляд женский или мужской? (Тематический вариант: взгляд снизу или сверху?) Чей азарт, чей темперамент? К кому автор относится с большей симпатией, к нему или к ней?

Самые интересные вопросики.
Иногда догадаться просто, потому что автор пробалтывается (начинающие авторы почти всегда). Автор не может преодолеть свой эгоцентризм, свою пристрастность к себе, любимому. Конечно, я сам себе интереснее всех остальных на свете, поэтому, едва я появляюсь в кадре, начинаются десять страниц потока сознания в стиле «я умираю» (Эта гениальная формулировка принадлежит Жгучей Крапиве, все авторские права ее, я цитирую с полным уважением ее прав, с восхищением – читал на другом сайте, мне понравилось, я запомнил. Также мне понравилось, что прибежала одна дама, не помню имени, безосновательно заявила, что это про нее, закатила истерику. Будто она одна такая… Только на том сайте в самые безлюдные времена я помню трех, четырех… Или пятерых. Во всяком случае их всегда больше двенадцати на фунт.) Итак, приглядываемся, прикидываем, кем автор больше любуется, и делаем нескромную и обидную догадку, что больше любуется собой. Все мы такие… Иногда автор пробалтывается даже проще, самым вульгарным образом. Вдруг в повествовании меняется форма лица. Например, так: «Она властно схватила его за руку, потащила, поволокла. Присмиревший мальчишка смотрел на нее с испугом, у него по-детски задрожали губы. Ну, тут я ему и задала хорошенько!» Иногда внезапно меняется форма грамматического рода. Авторское простодушие не имеет границ…

В том сочинении, о котором идет речь, таких грубых ошибок нет. Все сделано тоньше и аккуратнее. Сделано как полагается.
Толстова в рассказе побольше, Львовны поменьше, но относится к ним автор с равной симпатией и сочувствием. Мне как читателю так кажется.
А чьими глазами увидено? Не его, не ее, а всесведущего автора. Нет рассказа от первого лица (их-эрцеллюнг, так, кажется на ихнем санскрите), нет стилизации под кого-то из героев, есть автор, сторонний наблюдатель. Он равно сочувствует всем, но свое отношение к происходящему иногда выражает, ирония просвечивает:
Короткая дружба wrote:
Это, понимаете ли, Генка Толстов хлопнул барышню по заднице. Студент второго курса техникума хлопнул по заднице учительницу начальных классов Татьяну Львовну. Просто ужас.

Вводный оборот «понимаете ли» и ремарка «просто ужас» -- это отступление от нейтральности, появляется т.н. субъективный тон, тон с оценкой. Ну, вообще дозволенная вещь, изредка можно. См. у Булгакова: «и повесил трубку, подлец!» (это авторские слова, когда Коровьев изобразил Тимофея Квасцова). А здесь автор немножечко посмеивается над бешеным драматизмом этой сцены: студент хлопнул по заднице учительницу. Учительницу! Также есть некоторая ирония в постоянном напоминании профессии, причем в полном написании, как в трудовой книжке: учительница младших классов. Это Паниковский, который до конца романа иногда именуется нарушителем конвенции. Но автор, двигаясь в этой сторону, не переступает черту – если бы он постоянно именовал героя не Толстовым, не Генкой, а «высеченным студентом второго курса», это было бы слишком назойливо и манерно.

Итак, автор, как и обязывает профессия, играет и за черных, и за белых, фигуры с доски не ворует, в карман не прячет. А кто ему нравится больше? Мне кажется, девочка нравится больше. Мальчишка балбес, разгильдяй, а она чуть умнее и сильнее характером. И добрая.

Электра wrote:
Это так, вопрос по большей части риторический. Как ставить себе задачу, если хочется освободить действо от авторского влияния, дабы обеспечить эффект непосредственного погружения, вовлечения читателя.

Совсем освободить нельзя. Ну, как нельзя освободить человека от этой унылой необходимости есть, пить и дышать воздухом. Освобождение иначе называется… Освободить нельзя, но можно создать ту или иную иллюзию объективности или субъективности. Длинная шкала. И огромный набор средств, из которых главное – интонация.

Электра wrote:
Получится или нет абстрагироваться от какого-то героя, с которым себя связываешь?

Если не получается, это полная профессиональная беспомощность. Всегда должно получаться. И почти все это умеют.

Электра wrote:
Является ли такая способность, писать только про себя через каждого персонажа или вообще не про себя залогом мастерства, признаком графоманства, если все, вообще все - исключительно про себя самого...

Писать только про себя – это плохо, это скучно и уныло. Нужен какой-то особый дар, чтобы это было кому-то интересно. Ну, Достоевский отчасти такой, у него вроде бы все герои и разные, а вроде бы и на одно лицо, все с вывертом, с изломом, все страдальцы-мучители, везде проглядывает сам автор. Помимо того, что он есть еще и снаружи – на всех героев смотрит с неприязнью и подозрением, по части подозрительности и недоверчивости он делит первое и второе места с Толстым. Великого дарования авторы, но очень гадкие…

Флобер в совсем другом смысле говорил, что Эмма это я. Он ее сделал из своего ребра… В таком смысле Чехов есть и в толстом, и в тонком, и в даме с собачкой, и в докторе Самойленко. Но у доктора Самойленко нет с этой дамой ничего общего, потому что Чехов не пишет только про себя. А Достоевский пишет, он однообразен и уныл.

Электра wrote:
Здесь вот автор как будто и не Львовна, и не Толстов. Мне нравится...

Мне тоже нравится.
Я даже верю, что автор не только про себя пишет.

Хотя кое-где вижу в повествовании швы, хитрости. Героям не надо, а автору надо. Потому что автор думает, что без этого читатель ничего не поймет.
Например, длинный диалог, который занимает почти всю последнюю четверть рассказа, он по сути не нужен. Уговорить мальчишку, чтобы он пошел ужинать, минутное дело. Любая девочка умеет, двух слов достаточно. «Ну мы же помирились… И я так радовалась, что не буду ужинать одна! Мне будет приятно… Это будет с твоей стороны знак внимания… Утром ведь тоже был знак внимания? Только утром был грубоватый, а сейчас приличный и вежливый!» Словом, уговорит, за руку утащит, это не так трудно. Но автору нужен длинный диалог. Зачем? Чтобы сократить время действия до одного дня. Утром начало, вечером конец. Разговор ведет училка, срежиссировала его таким образом, чтобы он вел к одной цели. В койку! Барышня смирная, воспитанная, но повела дело так, что и деваться некуда. Выход один. Это произнесено вслух: переспим. Не увернешься, подлец! А уже когда все решено, можно вести приличные застольные разговоры о Сэлинджере. С искренним интересом к предмету…
По-своему мило сделано.

ЗЫ. Виноват, пишу длинно, коротко не умею.

:conf:


Top
  
Reply with quote  
PostPosted: 07.02.2020 - 18:48 
В тексте выше грубая грамматическая ошибка – правильно не «всесведущий», а «всеведущий».
Ляпнул и не успел исправить, время истекло…
:cry2:


Top
  
Reply with quote  
PostPosted: 08.02.2020 - 19:37 
Offline

Joined: 24.01.2020 - 00:27
Posts: 118
Хороший рассказ, спасибо, Гертруда!


Top
 Profile  
Reply with quote  
PostPosted: 08.02.2020 - 19:53 
Offline

Joined: 24.01.2020 - 00:27
Posts: 118
В Замоскворечье даже сейчас своя особая атмосфера ощущается.


Top
 Profile  
Reply with quote  
Display posts from previous:  Sort by  
Post new topic Reply to topic  [ 22 posts ]  Go to page 1, 2  Next

All times are UTC + 3 hours


Who is online

No registered users


You cannot post new topics in this forum
You cannot reply to topics in this forum
You cannot edit your posts in this forum
You cannot delete your posts in this forum

Search for:
cron
Powered by phpBB® Forum Software © phpBB Group


Bei iphpbb3.com bekommen Sie ein kostenloses Forum mit vielen tollen Extras
Forum kostenlos einrichten - Hot Topics - Tags
Beliebteste Themen: Ford, SMS, Uni, Youtube

Impressum | Datenschutz