Клуб "ЛитКон"

Тихо как...
Все замерло. Или умерло?
Надеюсь, что это просто последствия эпидемии. Для психики.
А попробую-ка я расшевелить народ. Хуже не будет, во всяком случае.
Этот пост из серии "Мысли маньяка" появился после одной дискуссии на "Соколах" году в 2004. Которые в ту пору были еще и ПиН. Ветка называлась "А не потрепаться ли о Крапивине?"
Тогда этот детский писатель важное место занимал в головах у части Тематиков, а споры шли, по сути, о том, имеет ли он право это место занимать.
Потом я привел в порядок то, что получилось. И предлагаю на ваш суд.
Только, люди, не молчите. Ругайте лучше, я не обидчивый. Но не молчите. Попробуем прервать молчание.


МЫСЛИ МАНЬЯКА О ВЛАДИСЛАВЕ КРАПИВИНЕ


…И вновь в тысячный раз на нашем и на других форумах, в том числе «профильного» характера повторяется один и тот же спор: «наш» Крапивин или «не наш», Тематический это писатель или неТематический, если иметь в виду НАШУ Тему.
Внесу и я свою лепту. Тем более, что сам когда-то начал одну из дискуссий на ПиНе, не до конца понимая, во что это выльется. Вылилось в ругань, как и большинство дискуссий, затрагивающих «детскую» Тему. Попробую начать все сначала.


* * *


Как я воспринимаю Крапивина?
Я не фанат его, не читал многих его произведений и не зациклен на том, на чем зациклены его фанаты.
Но что-то в нем есть. Когда я его читаю, у меня в горле что-то сжимается, как будто я слушаю детский хор.
И ведь понимаешь, что в хоре могут быть разные дети, и порочные, и противные, и мелкая тирания старших над младшими... Сам когда-то пел в хоре, знаю. Но живые характеры – это одно, а музыка – это другое. Крапивин извлекает из детства его музыку. И ты ее слушаешь зачарованно.
И вдруг - шум и помехи: явная слюнявая фальшь, педалирование каких-то деталей, которые какие-то дяденьки или тетеньки договорились считать атрибутами детства, и которые я сам в детстве – ненавидел. Согласен с теми, кто находит в его книгах подобные места и на них указывает. Просто нечего возразить.
Ну так что? Представьте себе, что вы слушаете гениального Святослава Рихтера по радио в машине, проезжая под высоковольтной линией электропередач. Игра прерывается жутким треском, так что иногда вообще ничего не слышно. Но ведь этот треск не мешает нам сказать, что рояль у Рихтера звучит прекрасно, и играет он замечательно, не так ли? Мы как-то умеем отличать помехи от сути, когда дело касается музыки. А если речь идет о прозе Крапивина?
Это в целом. Теперь подробнее о том, в чем Крапивин велик, и когда возникает ощущение фальши и почему.


* * *


Первое. По поводу того, что Крапивин – писатель талантливый и значительный, как мне кажется, возражений не будет. Потому что образы, созданные им – на века.
Вдумайтесь. Слепой мальчик, запускающий змея в грозу, потому что ему сказали, что от сильного электрического шока зрение может вернуться.
Мальчик, искушающий судьбу, во время грозы вздымающий к небу рапиру-громоотвод с привязанным к ней галстуком, чтобы предупредить водителей об оползне (финал «Журавленка»). Кого он искушает? И многим ли выпало написать подобное?
Кто-то может приписать эту мою восторженную оценку крапивинских сюжетов моей ностальгии по детству.
Это и так, и не так. Да, я одного возраста с Сережей Каховским, рос вместе с ним, читая «Всадников», а потом «Мальчика со шпагой» в журнале «Пионер». И это все было про меня. Буквально. Не помню, какая книга в моей жизни подействовала тогда на меня сильнее.
Только в моей жизни была не шпага, а пластмассовая рапира (одна). И я ею не фехтовал, а совершал некоторые действия, впрямую относящиеся к той Теме, которые всех нас сюда привела (догадливые меня поймут).
Но чем больше я их совершал, тем сильнее хотелось мне, чтобы это была все-таки не рапира, а шпага, и чтобы я был похож на Крапивинских мальчиков. И мне не было никакого дела до того, что в окружающей меня жизни таких мальчиков не наблюдается, и, может быть, их вообще не существует. Крапивинский мальчик – это была моя душа, от которой я уходил. Крапивинского мальчика в себе я воспринимал, как будто это мой брат (которого у меня не было).
Теперь второе. Мне кажется, тот странный, пограничный (в этическом смысле) тип сексуальности, который нас отличает, выразил Достоевский устами Дмитрия Карамазова:

«Начнет с мадонны, закончит идеалом содомским».

Подобно тому, как обычная любовь не сводится к половому влечению, так и призрачный мир нашей Темы, который так цепко нас держит в плену, не сводится к примитивному получению удовольствия от нанесения кому-то (или себе) ударов по обнаженным частям тела. Ибо это всего лишь отклонение в половой сфере, а если оно становится доминантой характера, то отсюда один шаг до «содомского идеала».
Но у нас есть своя «Мадонна», и в этом наше спасение. В свое время я написал несколько текстов, в том числе, «Картинки в моем букваре» и «Выбранные места из переписки с Морфеем», пытаясь нащупать «Мадонну» спанкофилов. Наверное, своя «Мадонна» витает над любым извращением, независимо от того, насколько оно порицаемо в обществе. Строго говоря, мы обязаны предположить, что даже у говноедов и яйцедавов есть своя «мадонна», хоть мне и трудно такое представить.
Бесполезно пытаться уйти от себя, от своей Темы. Но в рамках этой Темы мы свободны двигаться от содомского идеала к «мадонне», или в обратном направлении, а это уже момент выбора, и мы несем за него ответственность.
Так вот, Крапивин – художник, который пытается сотворить такую «Мадонну». Только не от спанкофилии, а от чего-то смежного с ней. И я пытаюсь понять: от чего именно?


* * *


Начнем с того, что «Мадонной» Крапивина не является, хоть и встречается в его творчестве.
Например, когда я уже в зрелом возрасте прочитал сцену приковывания цепью из его повести «Трое с площади Карронад» (быть может, самое чистое, самое светлое произведение Крапивина), я понял «Мадонну» бандажистов. Приковать цепью, лишить свободы, чтобы не расставаться. Стремление быть вместе выше свободы…
Нет, даже не совсем так. Тут явно прорыв в какие-то высшие смысловые сферы, в саму идею, - в той области BDSM, идею которой мне трудно сформулировать, поскольку я к ней совершенно равнодушен. Это просто не мое, поэтому не хочу вдаваться в подробности. Тем не менее, сам прорыв в эти сферы в тексте Крапивина я воспринимаю, как чистый музыкальный звук, мне уже все равно, из какого сора он появился.
Но у кого язык повернется сказать, что Крапивин – «бандажист»?
Крапивин стремится к «Мадонне», а не от нее, это не подлежит сомнению. Значит, мы можем попытаться оценить это его стремление только с точки зрения «получилось – не получилось».
Например, семья. Явно «не его жанр». Все его мамы похожи друг на дружку, а отцы... Вы обратили внимание, что у Крапивина нет ни одного НОРМАЛЬНОГО отца? Отец Журки похож на отчима, а отец его девочки – на дедушку. У Крапивина вообще почти нет хорошо прописанных взрослых мужчин, все какие-то карикатурные завучи, пионервожатые-переростки, да капитаны с трубками.
Тут можно встречный и очень язвительный вопрос задать: а у кого они есть-то? Но не будем отклоняться от темы.
Присмотримся повнимательнее и увидим, что у Крапивина и мальчишек-то нет!
Не ищите на его страницах настоящих детей, их нет. «Крапивинский мальчик» (а этот термин утвердился в определенных кругах) - это не мальчик. Мальчишество у Крапивина – есть иное, состояние человека, совершенно самоценное, равноценное взрослому состоянию. Быть может, таким был человек до грехопадения.
Крапивинские мальчики не взрослеют. В мире взрослых они всего лишь гости. Из них не получаются потом реальные взрослые мужчины, мужики, воины.
Кто же из них получается?
Могут, например, из «крапивинских мальчиков» получиться «люди Полдня» – коммунары Стругацких. Правда, таких коммунаров никто никогда не видел.
Из «крапивинских мальчиков» вполне могут выйти «люди понедельника», я имею в виду героев книги «Понедельник начинается в субботу». Таких людей мы видели – это шестидесятники. Быть может, самая привлекательная порода людей, которые когда-либо существовали на этой земле.
Но когда жизнь в 90-е годы так страшно изменилась, мы увидели, что шестидесятники – это не мужчины, не мужики, не воины, а просто люди «вообще». Они оказались несостоятельны как вид. Они не смогли защитить себя и передать свои видовые признаки потомству и исчезли. Их жаль, как редкую разновидность цветов, которые человечество занесло в Красную книгу, но не уберегло.
Тем не менее, сам факт их присутствия в нашей истории – очень значителен. Об этом говорит хотя бы то, что, если в советской время большинство людей индифферентно относились к присутствию в жизни повзрослевших крапивинских мальчиков, то в новой России появился огромный класс людей, которые их ненавидят как прямое свое отрицание. И «лошат» их сладострастно. Не буду углубляться в примеры, это уведет нас в сторону. Достаточно сказать, что вся Россия сейчас строит цивилизацию, стержень которой – не нефтяная труба, это ошибка так думать, - а осиновый кол, вбитый в сердце крапивинского мальчика.
Но во что-то же они потом должны превратиться, эти мальчики Крапивина?
У меня иногда возникает крамольная мысль, что подходит срок, и, достигнув определенного возраста, крапивинский мальчик находит укромную норку, заползает туда и окукливается, как шелкопряд. Только все происходит наоборот. Из роскошной бабочки, волнующей душу своим полетом, появляется на свет гусеница-плодожорка. Я не называю ее «мерзкой», зачем? Если она и мерзкая, то только по меркам бабочек. А так – вполне нормальная гусеница, деловито перемалывающая растительную зелень своими челюстями. Мир состоит из гусениц, а не из бабочек.
Так что не надо упрекать Крапивина в том, что его дети – не дети, а ангелы, у него просто другая художественная задача – описать мир бабочек. В поисках своей «Мадонны», Крапивин, как и мы, создает свою Страну Берендеев, где даже злые, испорченные, некрасивые дети выглядят у него, как заколдованные принцы. С этой задачей Крапивин справляется.
«Не будете, как дети, да не войдете в царствие небесное». Наше право – быть или не быть.


* * *


Поговорим теперь о «царствии небесном», которое, волею Крапивина, зачем-то приняло облик большого уральского индустриального города, где крапивинские мальчики живут, дерутся, отстаивают свою честь.
Основное отличие созданной Крапивиным страны Берендеев от ее прототипа – памятной нам советской действительности - состоит в следующем. В этой стране есть вещи, которые никогда, ни при каких обстоятельствах не могут произойти. Там играют по правилам.
Например, отец Журки («Журавленок») может отстегать его ремнем по заднице. Но он не подвесит его за одну руку на гвоздь в уборной на всю ночь, как я это один раз видел в иорданском фильме, названия которого не помню.
Тот же Журка гордо стоит перед завучем, который исходит на него криком, он весь полон достоинства даже – о, ужас! – когда узнает, что завуч занимается рукоприкладством, он когда-то кому-то дал несколько оплеух. И он гордо стоит, зная, что завуч может дать ему оплеуху, и не боится!
Но он знает, что завуч не может ударить его в солнечное сплетение, чтобы он загнулся. Он не может шваркнуть его о стену, чтобы он потерял сознание…
В реальном мире, если вдуматься, у взрослого столько возможностей сломать ребенка и подчинить его своей воле! Но это настолько за гранью мира Крапивина, что просто немыслимо. «Небесность» крапивинского царства состоит в том, что взрослые СТРОГО ОГРАНИЧЕНЫ в возможностях воздействия на ребенка. СТРОГО ЛИМИТИРОВАНЫ возможности той силы, которой противостоят крапивинские мальчики.
Рассмотрим подробнее.
В повести «Мальчик со шпагой» есть такая сцена. «Мега Крапивинский» мальчик Сережа Каховский, провожая первоклассников, столкнулся в темном переулке с хулиганами (там были какие-то «Киса» и «Гусыня»), а затем к ним присоединился взрослый уголовник с финкой. И вот этот Сережа, он, видите ли, занимался фехтованием в своем клубе «Эспада» (такими клубами полон крапивинский мир), выломал штакетину и выбил у этого уголовника нож. Затем сбил его с ног («рука фехтовальщика сработала безупречно»), а тут и добрая милиция подоспела.
Мне было столько же лет, сколько Сереже Каховскому. Я читал эту сцену и не улыбался саркастически: «а уголовник, конечно, другую штакетину выломать не догадался». Я плакал. Потому что в тот вечер, когда я вынул из почтового ящика журнал «Пионер», со мной по дороге из школы случилось что-то очень похожее. Но я вел себя не так, как Сережа Каховский. Никто не видел меня, и я плакал от обиды, что герои Крапивина находят в себе силы вести себя достойно, а я нет. Такие слезы, я уверен, необходимы каждому мальчику. Раз за разом такие моменты просветления сделали из меня, в конце концов, человека.
Но что было бы, если бы Крапивин реалистично описал бы поединок с реальным уголовником? То есть, если бы он привнес бы в свой мир дыхание зоны, лагеря, с его «абсолютно отрицательным опытом», как писал Варлам Шаламов?
Он ведь делает такое в некоторых своих поздних повестях. И отчасти даже в повести «Колыбельная для брата». Я прочел их уже в зрелом возрасте, и мне тяжело было их читать. Мне кажется, в детстве это бы меня просто сломало.
Но тогдашний крапивинский мир помогал мне становиться человеком. Его «царствие небесное» - не лакировка, не фальшь. Я бы не стерпел тогда фальши. Это советская действительность, очищенная от отрицательного (в шаламовском понимании) опыта. Крапивинские мальчики стоят перед выбором: идти на конфликт или не идти на конфликт, воевать или сдаваться, но в этой войне нет настоящей крови, а есть «пиф-паф», «ты убит». Синяк под глазом или двойка за четверть – вот самое страшное, чем может закончиться для крапивинского мальчика любой конфликт. А потом придет мама и утешит.
И еще все может закончиться поркой. Подходим, наконец, к главному.


* * *


Одним из парадоксальных, как фигуры Мориса Эшера, проявления «небесности» крапивинских мальчиков является их отношение к порке.
Что я имею в виду?
Бывает, что в жизни ребенка присутствует порка (реально или в виде угрозы), но она немыслима, не совместима с его жизнью, она незаконна. «С моего сердца будто содрали кожу».
Но бывает обратный случай. Порка вполне мыслима, совместима с жизнью мальчика, законна в его жизни, просто ее нет, надо же такому случиться! Ну, не наказывают детей те, у кого они всего лишь гостят, нет у них такого права.
Кто, в самом деле, будет наказывать Журавленка, перманентно пребывающего в состоянии ангела, сошедшего с небес? Его мама, совершенно не прописанная как литературный персонаж? Или шоферюга-отец? Да он просто недостоин! Такая порка действительно выглядит, как брутальное изнасилование.
Но при этом подразумевается, что такой человек все-таки есть. Кто-то есть, от кого крапивинские мальчики могут принять порку, иначе они не были бы самими собой.
Этот человек с ремнем далеко, но он существует. Вероятно, для Крапивина эта бесконечная удаленность столь же важна в его воплощенных грезах, чтобы поставленный им мысленный эксперимент не имел шансов на воплощение.
Но эта удаленность не отменяет законности порки, которая могла бы произойти. В этом один из «невозможных» парадоксов фигуры «крапивинского мальчика», и в этом секрет ее притягательности именно для «нашей» публики.
Кстати, порка у Крапивина вполне реализуема, когда бесконечная удаленность заменяется мотивацией бесконечной силы. То есть, вина мальчика настолько велика, или последствия поступка, который надо предупредить могут быть столь тяжкими, что все остальное отходит на второй план.
Про такие порки Крапивин пишет без характерного для него негодования.
Интересно, что с точки зрения самого мальчика такой проступок может не содержать ничего плохого, просто здесь сталкивается правда взрослых и правда мальчишек. Типичный пример – побег на фронт, побег в Испанию (в 30-е годы), побег во Вьетнам, побег в Америку (у Чехова). Например, в одной из повестей «довоенного» цикла «Алые перья стрел» Крапивин описывает, как подросток по имени Цыпа собрался бежать в Испанию и устроил тайник, где хранил сухари, шмат сала и два патрона.

«Отец, обнаружив тайник, устроил сыну «разговор», после которого Цыпа «отдал ребятам свой велосипед на целых две недели, а сам в это время читал «Королеву Марго», лежа на животе».

Никакой обиды на отца у него, разумеется, не было. Проиграл – получи. Не скрою, я в детстве, читая эту повесть, мечтал побывать немного на месте Цыпы.
Или более близкий пример. Вернемся к тому же эпизоду с цепями из повести «Трое с площади Карронад», когда Тимсель - лучший друг Славки, главного героя, которого мама против его воли увозит из Крыма на унылый, обесцвеченный Урал, на полустанке приковывает его цепью к столбу, чтобы не расставаться с ним. После этого они возвращаются назад, в Севастополь. Вот эта сцена:

«Мама каменно молчит. Это не очень хорошо, но это не страшно. Теперь все равно, потому что Город возвращается. Он катит на Славку тысячи огней, темные тучи деревьев, цветные вспышки маяков.
И вот уже улицы побежали за окнами машины...
Тим, который молчал всю дорогу, оторвался от окна и тихо сказал:
- Елена Юрьевна, простите меня...
- За что? — сухо спросила мама.
- Ну, за то... что я сделал.
Мама усмехнулась:
- Знаешь, это даже нечестно. Просишь прощения, хотя вовсе не чувствуешь, что виноват... Или чувствуешь?
Тим сказал негромко и со вздохом:
- Нет... Но все равно...
- Что все равно?
- Вы на меня сердитесь.
Мама опять усмехнулась:
- По-моему, это для тебя неважно. Тебя другое беспокоит: что будет дальше? Верно?
- Верно, — почти шепотом сказал Тим. - Но то, что вы сердитесь, тоже... беспокоит.
Мама взглянула на Тима, потом на спокойного Славку, опять на Тима и сказала как-то удивленно:
- Самое непонятное, что я не сержусь... Вот в первые минуты, когда поезд ушёл, я действительно кипела. Если бы мне было позволено, я бы тебя в тот момент с наслаждением выпорола.
Славка поморщился, ему стало неловко за маму. Но Тим, кажется, искренне удивился:
- Кто же вам не давал? Я на что угодно готов был.
Мама коротко засмеялась:
- А сейчас?
- Что сейчас?
- Тоже готов... на что угодно?
Почти серьезно Тим сказал:
- Ладно. Только не увозите Славку.
Он, значит, еще не понимал! Он думал, что его, Славку, можно увезти второй раз!
Тим повторил уже совсем серьезно:
- Вы со мной что хотите делайте. Только не увозите его... Ладно? Пожалуйста...
Мама долго молчала. Тим ждал. Славка тоже ждал, но без страха, а просто с любопытством.
Мама сказала:
- Тим, ты ставишь меня в безвыходное положение. Я просто не имею права рисковать. Я же не знаю, что ты сделаешь в следующий раз, если мы попытаемся уехать. Вдруг заминируешь туннель или захватишь торпедный катер и обстреляешь вокзал. Или запрешь меня в трансформаторной будке и уморишь голодом»

Это какой-то очень крапивинский момент, он сразу о многом говорит. Ведь на большинстве форумов как? «Детская тема» - off-topic. Телесные наказания детей – это избиение сильным слабого и ничего больше, отныне и навсегда. Спокон веку. 3000 лет человечество этого не понимало, а вот мы поняли. И это не подлежит обсуждению.
Но вот в этом отрывке у Крапивина показан явный случай легитимации порки с точки зрения самого ребенка. И я, человек, далекий от пропаганды телесных наказаний: отец, который вырастил сына, ни разу не ударив его (сказать по правде, не могу вспомнить ни одного момента, когда мне этого по-настоящему хотелось) эту легитимацию принимаю!
Да, оказывается, возможны случаи, когда в глазах ребенка, порка – не избиение сильным слабого. Оказывается, что и ребенок может воспринимать порку, как справедливое воздаяние за его очень и очень неоднозначный поступок. Тимсель напрашивается на порку вполне искренне, с его стороны это не фигура вежливости. Причем, речь идет не о мальчике, для которого такие наказания – дело обыденное, не о каком-нибудь Юрке Зырянове. В его семье такие наказания не практикуются. Забавный эпизод с полотенцем, в пересказе самого Тимселя, это только подтверждает:

«Мама говорит: "Пиратскими делами по ночам заниматься успеваешь, а на хорошее дело времени нет". Я говорю: "То дело тоже было хорошее". А она: "Хорошее, да?" И бэмс меня полотенцем по шее. Я под стол раз! Голову высунул, а она по тому краю стола бэмс! Я с другого конца она тоже. Я тогда засел и жду. Потом спрашиваю: "Можно уже вылезать?" А мама говорит: "Лучше сиди, я еще не успокоилась».

Это больше напоминает потасовку со старшей сестрой, чем наказание. То есть, Тимсель – самый типичный представитель гордого, непоротого поколения крапивинских мальчишек. И он предлагает себя выпороть – без большого энтузиазма, но с честной готовностью, что его предложение будет принято. «Он бежал против ветра, потому что против ветра гнал его еще какой-то ветер». Сильнее гордости, сильнее боязни унижения, сильнее крапивинского отвращения к телесным наказаниям, в нем говорит еще что-то.
Что?
Наверное, это какое-то очень развитое чувство справедливости. Причем, по очень-очень большому счету. Чувство, что за все в мире надо платить. Ведь он понимает, что создал очень серьезную проблему для славкиной мамы, причинил ей беспокойство и боль, и она теперь в растерянности. Он не мог поступить иначе, у него своя правда, мальчишеская. Но он понимает, что эта правда не абсолютна, что есть, кроме нее, взрослая правда, и, по этой правде, он нехорошо поступил.
Тут мастерство Крапивина: в одном эпизоде соединились и вошли в столкновения все правды, какие есть. Правда мальчишек и правда взрослых. Правда парусников и правила навигации в акватории порта. Правда Севастополя и правда мрачного уральского города.
А представим себе, как выглядело бы то, что сделал Тимсель, если бы не его готовность принять наказание. Мелкое пакостничество бы получилось. «Я делаю, что хочу, я ваших законов не признаю, а вы меня пальцем не тронуть не смеете, а все остальное меня не волнует». Тимсель совершил мужественный поступок, и готовность к наказанию, в том числе - ранее не испытанному, полностью чуждому его жизни, отвратительному, - часть самого этого поступка.
И еще обратите внимание, Тимсель славкиной маме ведь не палец свой на свечке сжечь предлагает, в знак раскаяния. Он и воздаяние согласен принять в «конвенциональной», веками сложившейся форме. И не будем забывать: это крапивинский мир. Порка здесь - САМАЯ брутальная форма агрессии взрослой правды по отношению к правде ребенка, какая только возможна в мире Крапивина. Соглашаясь на нее, Тимсель как бы говорит:
«Я готов отстаивать свою правду, но готов признать, что в мире есть нечто важнее того, что важно для меня, что я думаю и чувствую».
Мне кажется, что для мальчика это какая-то очень правильная позиция.
У меня, при чтении Крапивина, даже закрадывается крамольная мысль: нормальное детство – это такое, когда рядом с ребенком есть люди, от которых он бы согласился добровольно принять порку. Без обид. Пусть его за все время пальцем никто не тронет, пусть у этих людей даже в мыслях не было и не будет взять в руки ремень, пусть не порют никого на тысячу верст вокруг, но люди такие должны быть. Готовность должна быть. Когда таких людей рядом нет, но ребенка порют, — это плохое детство.
И наоборот, каким бы внешне благополучным ни было детство, но, если рядом нет таких людей, это тоже плохое детство. По-другому, но плохое.
И еще одна странная мысль у меня, кто-то, может быть, улыбнется и вспомнит Васисуалия Лоханкина. И все-таки, выскажу ее. Чувство, что вокруг люди, от которых ты был бы согласен принять порку, - может быть, с этого и начинается Родина?


* * *


Но все тотчас же становится с ног на голову, стоит нам лишь мысленно продолжить некоторые крапивинские сцены.
Представим себе, что Крапивин описывает, как мама Славки решила бы воплотить свою идею. Выпороть Тимселя.
Это очень тонкая грань. Крапивин ее здесь чувствует, поэтому порки не происходит.
К сожалению, Крапивин эту грань чувствует не всегда.
Не возьму на себя смелость утверждать, что восхищение и любование ангелоподобными мальчишками в царствии небесном – есть та Тема, где Крапивин никогда не срывается в фальшь. Но вот, что для меня несомненно: есть тема, где он на фальшь обязательно срывается. И это, увы, наша Тема.
Лучше всего у Крапивина получается описывать порку, которой не было. Очевидно, в его жизни дело ограничилось именно такими ситуациями, и здесь он убедителен.
Но как только он вплотную подходит в своем описании к порке, которая состоялась, здесь я со многими готов согласиться, - он моментально начинает фальшивить.
Ну, может быть, я не совсем верное выражение подобрал. Не фальшивит. Но один пишущий человек всегда почувствует, когда другой пишущий человек что-то пишет не с натуры, а из головы. Точно так же, как можно различить на рисунке, изображено ли там лицо живого человека, или же художник, используя свое мастерство, нарисовал, по всем правилам, голову, два уха, два глаза, нос и выражение лица, как это должно выглядеть.
Например, порка Журки в «Журавленке» явно придумана. Не то, чтобы я был против фантазии. Но художники зачем-то, ведь, всегда ищут натуру, и никакое мастерство им этого не заменит!
Мальчишки у Крапивина живые. Но все описания порки у него «механические», словно сделанные из чувства долга, но еще и с каким-то вызовом: «а вот опишу порку, я писатель, имею же право?»
Чисто интонационно это всегда подается с каким-то особым придыханием. Из чего сразу видно (как было бы видно по изменившемуся выражению лица устного рассказчика), что Крапивин касается очень болезненной для себя темы. Того, о чем навязчиво думает. А вслед за ним и читатель «делает стойку», отчего механистичность описания становится еще более заметной.
Но Крапивин вновь и вновь возвращается к этой теме, подтверждая, что порка для него – именно атрибут детства, а не случайный эпизод, он явно живет в этом круге образов... Но не может выразить суть, срывается в поверхностное описание или ограничивается недомолвками. Жажда и боязнь. Навязчивая идея и внутренний цензор.
Нет, Крапивин – не тот, человек, кто выразит в своем творчестве «Мадонну» спанкофилов. И не потому, что он – «не наш» человек. Может быть, как раз потому, что слишком «наш». Как хирург не может делать операцию себе и своим близким.
А впрочем…
Может быть, мусоля Крапивина на предмет «наш - не наш», и не стоит отслеживать, какие тайные, темные мысли и увлечения водили его пером? Если человек твердо идет в направлении от «содомского идеала» к «Мадонне», а не наоборот, и зашел достаточно далеко, не заслужил ли он того, чтобы ни у кого не было права допытываться: а каков он был, тот идеал? Из какого сора выросли эти цветы?
Если, конечно, он сам когда-нибудь не захочет рассказать нам об этом.

Жизнь - это не когда громко.


Как "законность" порки влияет на тематическую привлекательность рассказа, вообще интересная тема. Можно ли мазохистски сопереживать жертве порки, если по сюжету порка воспринимается жертвой как неприемлемое насилие?

Две ситуации для примера:

Мальчика выпорол отец за проступок, и мальчик воспринял порку не как повод к самоубийству или к побегу из дома, или к явке в полицию с составлением заявления о совершении против него домашнего насилия, а пережил порку как обычное домашнее наказание - было больно, теперь красная попа, которую можно украдкой показать другу, чтобы было понятно, как строго наказывают дома, но жизнь продолжается, и возможно будут ещё порки, которые можно пережить так же болезненно-покорно.

Тематически вкусно. Но если дело закончилось какой-нибудь трагедией, если реакция отторжения перешла болевой порог, и мальчик повесился или убежал из дома и больше никогда не вернулся, или отца судили и посадили в тюрьму, или просто даже оштрафовали, то тематичность оказывается подпорченной.

В данном примере есть зависимость тематичности от "законности".

И другой пример:

Рабыню привязали к столбу и прилюдно жестоко выпороли кнутом.
В таком сюжете тематичность не пропадает не только если рабыня после порки стала ещё прилежнее, но даже в случае, если она потом сбежала или даже утопилась, т.е., если для неё порка оказалась "незаконной" в её понятиях.

И в этом примере уже меньше зависимости тематичности от "законности".

Это, конечно, индивидуальное восприятие, но просто для пояснения как бы.

Получается, что важна не "законность" порки с точки зрения жертвы, а "законность" порки с точки зрения читателя. Если читатель чувствует, что сцена в рамках "дозволенного" (и не важно как, с точки зрения персонажа), то ему тематично, а если в результате порки события стали развиваться за рамками "дозволенного", с точки зрения читателя (и не важно как, с точки зрения персонажа), то уже не интересно.

И поэтому, когда читателем рассматривается "законность" порки с точки зрения мальчика, то выводы о тематичности описанной в тексте ситуации читатель делает, мысленно подставляя на место мальчика себя. Сцена порки рассматривается изнутри жертвы, а не отстранённо, как с точки зрения очевидца событий. Читатель решает за мальчика, что "законно", а что "незаконно". В примере с рабыней, наверное, также, но подстановка себя на место рабыни носит более радикальный характер, потому что сцена с литературным мальчиком ближе к реальности, а с рабыней абстрактнее.

Хотя всё это взгляд больше с мазохистской точки зрения.
Но смысл такой, что в вопросе о "законности" читатель решает за мальчика, мысленно подставляя себя в заданную автором жизненную ситуацию мальчика. И поэтому, читая литературное произведение про мальчика, тематику следует задаться вопросом - а был ли мальчик? Или всё-таки была мысленная, недоосознанная подстановка самого читателя на место мальчика?

Вы тут тонкий момент нащупали, как мне кажется.
На самом деле, может быть, действительно, не все так "двоично". В смысле, законно - незаконно.
Вот, например, порку в рассказе Сологуба "Земле земное" к какой категории отнести?
С точки зрения мальчика там совершается обидная несправедливость. И заканчивается все как раз трагедией. В то же время весь рассказ пронизан "Тематическим напряжением", которое передается читателю. Впрочем, не поручусь, что это не от нашего знания биографии Сологуба происходит.
Ладно, тогда другой пример. Сколько наших коллег признавались, что воспринимают сцену порки из "Детства" Горького как исключительно Тематичную. Хотя там вот то самое "с сердца содрали кожу". Уж там-то она с точки зрения героя вовсе незаконна. И однако же...
То есть, на самом деле зависимость Тематичности восприятия порки от ее законности есть, но не "линейная", а более сложная. Восприятие читателя и восприятие мальчика - они не прямо противостоят одно другому, там какой-то более сложный "коктейль". На естественное (если текст хороший) сопереживание читателя герою накладывается некая снисходительность взрослого Тематика: да, мол, горе, конечно, горькое, но... Так ведь в детстве и беда - не беда, и слезы не слезы. Вот как-то так адаптируем для себя.
Так что, Олеся, все остается в силе. "Порка с числом ударов равным нулю" может быть и мыслима и законна и совместима с нормальной жизнью.

Есть другой классический пример, на котором чувствуется активность роли читателя в интерпретации "законности".

В фильме "Без надежды", где девушку прогоняют сквозь строй солдат, и даже ещё более унизительным способом, чем обычно в таком наказании - совсем голую и она ещё должна туда-сюда самостоятельно бегать. Сцена очень тематичная, но под конец эпизода увидивший всё это её муж, или я не знаю, кем он ей там по сценарию приходится - и это даже не важно, даже если посторонний мужик был бы просто - бросается вниз головой со стены крепости, т.е., совершает самоубийство, "незаконный" в представлении зрителя-тематика поступок, и тем самым сильно портит тематичность сцены, и тематику было бы приятнее, если бы он не суицидил, а проглотил бы горечь обиды, потому что сцена смерти от падения с высоты тематику совсем не по вкусу - как если бы при просмотре сцены прогона сквозь строй в душе тематика играл оркестр, но вдруг в зале духовной филармонии тематика кто-то из слушателей, прокуренно закашлявшись, раскатисто схарькнул и громко сплюнул бы в проход на пол, да ещё выругался бы матом, тем самым перечеркнув весь праздник музыки. Ведь так нельзя себя вести, это "незаконно", мы тут все как бы собрались, чтобы тихо сидеть и благонравно слушать, как оркестр играет Музыку. Тематик как бы признаётся: "Мне всё равно, кто что из персонажей там себе чувствует и в душе переживает, но только не надо прыгать со стены, потому что мне это неприятно.". Для тематика персонажи - лишь куклы, за которых он сам решает, что они чувствуют, и он мысленно играет мыслями этих кукол, их чувствами, и важно только, чтобы видимое действие, т.е., та ситуация, которая изображена на видео, или та ситуация, которая представлена текстуально в литературной форме, внешне не сильно противоречило этой игре.

В крайнем случае для тематика смерть "законно" может наступить непосредственно от самой порки, т.е., когда запороли на лавке розгами до смерти, и то, это уже экстрим и почти сопредельная тема. Персонажи горьковского "Детства", участвовавшие в сцене порки мальчика, сильно удивились бы, если бы узнали, как их эпизод порки сладко причмокивающе облизывает с томным проглатыванием обильной слюны читатель с тематическими наклонностями. Они поначалу не поняли бы, что за особенная лирическая радость-то такая, что мальчика силой уложили на лавку, и, спустив ему штаны (кстати, заметьте, как поменялся бы оттенок восприятия, если я в этом месте написала бы вместо слова "штаны" слово "штанишки" - к вопросу об упомянутой вами ругани затрагивающей «детскую» Тему), высекли его по голым ягодицам. Тематическому читателю не так важно, что персонажи там себе думают и чувствуют - он всё распрекрасно додумает, где ему надо, за них, и главное, что ему от них нужно - чтобы они дали ему только "картинку", а уж свой драгоценный смысл он (с его-то врождённой и годами заботливо взлелеянной в себе фантазией!) прикрутит к их сцене распрекрасно и сам. "Картинку мне дайте! Картинку! Ещё больше картинки! А ваши чувства пусть идут лесом! Вы для меня будете чувствовать то и так, как надо мне! Мне!" - вот как в глубине души тематик мысленно взывает к литературным героям. Ему надо на них оттемачиться, а что они, истуканы не всегда точно в его ноты тематических чувств попадают, не такая большая помеха - он их чувства, где ему надо, ловко подправит и ярко дорисует, проинтерпретирует и переведёт на понятный его чуткому уху язык. Был бы материал добротный - так, чтоб пальцами потрогать приятно, а тематическую косуху он из него себе сам скроит. Именно так мысленно обходятся с литературными персонажами "коллеги", которые признаются, что воспринимают сцену порки из "Детства" Горького как исключительно Тематичную.

Не пойму, в чем причина Вашего негодования, Олеся. Вы ведь негодуете, я правильно понял?
Мы, Тематики, создаем мир наших грез и уходим туда. У нас есть на это право. Иногда я называю этот мир "терапевтическим". Он отличается от реального мира. Но и в реальном мире, и в литературе, и в кино мы ищем такие моменты, такие стороны, которые похожи на мир наших грез. Это тоже не грех. Не знаю, как у кого, но у меня чем больше сходство между мирами, тем терапевтический эффект сильнее. Это как две обкладки конденсатора: чем они ближе одна к другой, тем энергия заряженного конденсатора больше.
Но вот кто-то вламывается в наш Тематический мир и говорит, чеканя каждое слово:
"Картинку вам подавай? Тематической музыкой наслаждаетесь, томно причмокиваете и обильную слюну глотаете? А что на самом деле герой испытывает, до того нам и дела нет, что на самом деле герой испытывает, вам и дела нет! Пусть лесом идет, да? А вот давайте представим себе, что дед Каширин Алешу насмерть запорол..."
Хочу спросить: а стоит ли это делать?
С точки зрения человека, который не в Теме, все, что мы делаем и о чем здесь пишем - мерзость непередаваемая. Какой смысл еще и нам в отношении друг друга выступать, как неТематики?
Теперь если без негодования.
Наблюдение Ваше, на самом деле нетривиальное. Мы действительно занимаемся подменой: вместо реальных литературных героев имеем дело с некими фантомами, нашими представлениями о них. Адаптированными к нашим Тематическим наклонностям.
Но позвольте спросить: а только ли с Тематическими литературными героями мы так поступаем? Или с любыми другими тоже?
И только ли с литературными героями?
А когда мы общаемся с другими людьми, можем ли мы быть уверены, что именно с ними общаемся, а не с некими фантомами, которых сами сочинили, потому что нам так удобнее? Что наши ближние именно таковы, какими мы их видим?
Я, например, в свои юные годы абсолютно был уверен в обратном.
То есть, эта подмена для Темы не специфична. Но она имеет место. И что для Темы из этого следует - это надо подумать. Так что, в любом случае, за замечание спасибо.

"Реальные литературные герои" - само по себе сильно сказано!

Я не читал Крапивина, а рассуждения интересные, как всегда у Ивана.

"Земле земное"? Наверное, с чем-то перепутали. Там мальчик пририсовал усы на портрете покойной мамы и потом сам просит отца его высечь. Он это не воспринимает как обиду, он сознательно взыскует этих ощущений.

Упс!
Сейчас проверю

Да. Вы правы.
Приношу свои извенения за ошибку. Тот трагический рассказ Сологуба, который я имел в виду, называется "Утешение":

http://www.fsologub.ru/lib/short-story/ ... ry_59.html

Вот ведь память как своевольничает. Приклеила к нему почему-то название совершенно другого рассказа. Который я не очень люблю. Может быть, потому что оно такое поэтичное. "Земле земное". Подсознательно, видимо, хотелось, чтобы один из лучших рассказов Сологуба назывался именно так.
Спасибо, feyerverk.
Пока искал название рассказа, наткнулся на цитату, захотелось ее здесь привести:

"Кухаркин сын Домострук становится перед барыней на колени и кланяется ей, и целует ее башмаки, и повторяет отчаянные и нежные слова, а она зовет дворника Дементия, чтоб тот его высек, и тот ведет его в дворницкую и начинается нечто до того омерзительное, что влюбляешься в Домострука, и хочешь бежать за ним, и пойти под розги вместо него; но Сологуб смотрит на вас удивленно и говорит: зачем? Разве я волную вас, чтобы искушать вашу гуманность, разве я – Диккенс, чтобы муками сострадания привести вас к любви, к сочувствию, к желанию лучшей жизни?"
Но все остальное остается в силе.

Это Корней Чуковский о Сологубе и об этом рассказе.
Но это я уже сам увожу разговор немного в сторону от Темы. Лучше вернуться к Крапивину.

Нет, я спокойна. Мы схему сюжетных линий для многосюжетных рассказиков делали. Там теперь дополнительная кнопочка должна появляться внизу под многосюжетными текстами, чтобы была понятна карта рассказа.

Здесь выше по тексту, где в кавычках у меня восклицательные знаки - это чисто писательское творчество как бы. Просто вошла в образ, чтобы яснее выразиться.

понятно...

Я и не предлагаю выступать как нетематики. Мы тут для того и собрались, чтобы отдохнуть от непризнания обществом. "Картинку мне дайте! Картинку!..." - это как бы литературно выраженный отчаянный крик души тематика, вынужденного в окружающем его ванильном мире искать для себя опорные точки, позволяющие ему создавать для себя иллюзию жизни в обществе, где всё, или хотя бы хоть что-то, устроено так, как ему тематически мечтается. Хотя, я, пожалуй, тут слегка перегнула, литературно изобразив скорее бездушного, агрессивного тематика, которому надо "оттемачиться" на окружающем его мире, поэтому вы так и подумали, что это было выражение упрёка, потому что именно так возможно и представляют себе тематиков нетематики.

При сочинении рассказов благодаря таким легкомысленным пролитературным выплескам удаётся создавать новые характеры персонажей, что отчасти объясняет, почему некоторые читатели заявляют о том, что они не умеют сочинять рассказы - потому что они так структурированно себя контролируют, что им трудно мысленно расслабиться и задать случайный вектор развития волне образов внутри своих образных представлений, и проследить, как эта волна, подчиняясь своей, и зачастую несвойственной самому автору логике поведения, будет распространяться всё дальше и дальше по сюжету рассказа, внося вклад в создаваемое литературное произведение. Но это больше про то, как сочинать рассказы.

Тематику действительно что-то нужно от общества. Но не чтобы ему что-то дали или предоставили, и даже не чтобы его признали и поняли. Тематик чувствует, что его все кругом не понимают - как вы упомянули, считают мерзостью его фантазии. Не понимают безнадёжно. А куда тематику деваться? Если он трезво посмотрит на окружающий его мир, и увидит, что практически ничего нигде не существует из того, что ему любо, и что все его фантазии так и останутся пожизненно только фантазиями, деланным мультиком, и всё, о чём он втайне мечтает, лишь набором созданных им самим артефактов, то ему станет тоскливо одиноко в таком мире.

Поэтому тематик поступает так. Он думает: "Ну, хорошо. Ничего тематического не существует. Ладно. Чёрт с вами. Тогда я буду на общество смотреть через свои розовые тематические очки, и буду думать, что реальность розовая. Но мне нужны хотя бы контуры, а раскрашу я их сам. Да, я знаю про очки, но мне так лучше, чем совсем ничего." Тематику нужны контурные карты, а цветные карандаши своей фантазии у него уже есть. Где тематик берёт контурные карты? Из жизни - из нетематических литературных произведений, из нетематических кинофильмов, из новостей по телевизору, из эпизодов своего жизненного опыта, когда он случайно оказывался свидетелем чего-то такого, что тронуло его многострадальную тематическую душу. Конечно, тематические видео, где уже всё концентрированно упаковано, для тематика имеют огромную ценность. Но тематику не хватает одного существенного обстоятельства. Ему нужна легитимизация его тематического мира - привязка к реальности, подтверждение следов существования в природе. Поэтому тематик и блуждает одиноко-неприкаянно в тщетных тайных поисках признаков тематичности в ванильном мире. Как зрителю художественного фильма надо хоть чуть-чуть верить в происходящее на экране, забывая, что всё это постановка, срежиссированная игра актёров, которые часто сами забывают написанные для них кем-то тексты их ролей, где одно неверное движение камеры, и в кадр попадут ящики с реквизитом, ботинки режиссёра и куча кабелей аппаратуры для съёмки и искуственного освщения, так и тематику надо верить в хотя бы частичную реальность того, о чём он мечтает, в то, что он иногда, сняв свои розовые очки, всё-таки сможет увидеть настоящий розовый цвет.

Тематику нужны адаптированные фантомы, о которых вы пишете. Подмена есть и в обыденной жизни на каждом шагу - ведь часто не хочется знать всей правды о человеке, чтобы не стало совсем уж грустно. И реальности хочется, и спектакля. Зачем видеть человека насквозь? Его скелет и скелеты в его шкафу? И через осознание ненужности подробной реальности тематик может найти примирение с окружающим его ванильным миром. И до кучи есть тематиков, которые почитав тут, недопоняли бы - "Вы тут про что вообще? Я прекрасно себя чувствую. Просто соседям не рассказываю, что мне порка нравится."

Надо ли, чтобы Алёшу запороли насмерть? Я уже упомянула, что это пограничный случай. Но для кого-то, наверное, и не пограничный. А тогда такой вопрос: а надо ли, чтобы Алёше делали больно? Ведь порка - действие, направленное против Жизни, т.е., в том же направлении, куда ведёт порка насмерть. Маршрут тот же, но мало кто едет до конечной остановки. И тут проявляется обстоятельство, что тематик тематику не всегда тематик. Кому-то надо пожёстче, кому-то помягче, кому-то с унижением, кому-то с уважением, кому-то с ролевыми играми, кому-то просто попороться без ломания комедий.

Про энергию заряженного конденсатора я нашла формулу, но я ещё осознать должна. Просто не совсем понятна аналогия. Тематический мир - одна обкладка конденсатора как бы, а реальный мир - другая. Одна заряжена положительно, другая отрицательно. По смыслу, у конденсатора расстояние между обкладками должно быть как можно меньше. Чем меньше расстояние, тем больше он конденсатор. И аналогично, чем ближе реальный мир к тематическому, тем больше можно накопить с одинаковым напряжением сил - для конденсатора электрических сил, для тематика напряжением сил тематической фантазии. Да, что-то такое есть. Т.е., если бы миры были слишком не похожи друг на друга, то много не нафантазируешь, потому что фантазировать совсем уж пустыми абстракциями с колоссальным напряжением тематической фантазии - это надо быть математиком, чтобы такое нравилось. Но если представить себе случай, что миры очень-очень близки друг к другу, то для конденсатора такое было бы хорошо, а для тематика даже не знаю. Тематики исчезли бы просто, наверное, потому что какой смысл темачить, если и так мир почти тематический? Кстати, интересный вопрос, что сталось бы с тематиками, если бы мир стал совсем тематическим.

Олеся, а лет 100 и больше назад, когда порка была в порядке вещей, тот мир был более тематическим или нет? Ну, если в логике представленного рассуждения? Вообще я изрядно впечатлен глубиной Вашей рефлексии, в связи с чем напрашивается избитый, но насущный-таки вопрос: а не является ли это мучительное осознавание собственной инаковости тоже формой мазохизма и следовательно источником специфического наслаждения? И потом, столько ведь тематиков на свете, почему же им все равно одиноко, откуда вообще эта странная установка на внешний мир? Собирателей, там, марок или бабочек тоже ведь ничтожный процент, но вряд ли они этим тяготятся, тусуются себе друг с дружкой... Интересно было бы и мнение Ивана.

"Утешение" не читал, буду иметь в виду!

...При сочинении рассказов благодаря таким легкомысленным пролитературным выплескам удаётся создавать новые характеры персонажей, что отчасти объясняет, почему некоторые читатели заявляют о том, что они не умеют сочинять рассказы - потому что они так структурировано себя контролируют, что им трудно мысленно расслабиться и задать случайный вектор развития, волну образов внутри своих образных представлений, и проследить, как эта волна, подчиняясь своей, и зачастую несвойственной самому автору логике поведения, будет распространяться всё дальше и дальше по сюжету рассказа, внося вклад в создаваемое литературное произведение. Но это больше про то, как сочинять рассказы.

Хорошо написали. Я бы даже с чем-то и согласился. Но с небольшими поправками, раз уж заговорили о механизмах литературного творчества.
Блажен автор, который может задать такой "случайный вектор развития". Это очень полезно. Только есть еще одно требование. Получившийся результат, должен быть НЕслучайным. В том смысле, в каком мы говорим "сотри случайные черты". Он должен казаться единственно возможным, когда мы его уже нашли. "А как иначе-то можно было"? И только такой результат достоин того, чтобы быть запечатлен, записан. Только такое читать интересно.
А если автор делает вид, что это так и мысленно подмигивает читателю: давайте, мол, сделаем вид, что это так. Сделаем вид, будто изобразили нечто неслучайное, а на самом деле тут все случайно по принципу "хочешь идти направо, Веничка, иди направо, хочешь идти налево, иди налево, все равно попадешь на курский вокзал", - возникает ощущение фальши, пошлости. Становится неинтересно.
Любопытно у Крапивина в одном и том же тексте можно найти примеры и одного, и другого. "Журавленок и молнии". Приношу извинения всем, кто не читал, пересказывать не буду.
Как великолепно, как классически выстроена сюжетная линия с несостоявшимся спектаклем по пьесе любимой учительницы. Вплоть до финала. Цепь, казалось бы, невероятных случайностей кажется совершенно НЕслучайной. "А как же иначе-то".
И рядом какая-то хлипкая, как бы и ненужная линия с "названным братом" главного героя, когда читаешь ее, становится неловко.

...Тематику действительно что-то нужно от общества. Но не чтобы ему что-то дали или предоставили, и даже не чтобы его признали и поняли. Тематик чувствует, что его все кругом не понимают - как вы упомянули, считают мерзостью его фантазии. Не понимают безнадёжно. А куда тематику деваться? Если он трезво посмотрит на окружающий его мир, и увидит, что практически ничего нигде не существует из того, что ему любо, и что все его фантазии так и останутся пожизненно только фантазиями, деланным мультиком, и всё, о чём он втайне мечтает, лишь набором созданных им самим артефактов, то ему станет тоскливо одиноко в таком мире. Поэтому тематик поступает так. Он думает: "Ну, хорошо. Ничего тематического не существует. Ладно. Чёрт с вами. Тогда я буду на общество смотреть через свои розовые тематические очки, и буду думать, что реальность розовая. Но мне нужны хотя бы контуры, а раскрашу я их сам. Да, я знаю про очки, но мне так лучше, чем совсем ничего..."

Есть еще один выход, о котором Вы забыли.
А если Тематику удастся найти другого Тематика, кто мечтает о том же самом, с кем можно объединить свои внутренние "розовые" миры и погружаться в них совместно? И перестать стыдиться себя в присутствии другого человека, абсолютно реального человека, совсем перестать стыдиться. Ведь все будет выглядеть тогда совершенно по-другому!
Когда человек погружен в свой внутренний мир, который не разделяет никто, который никто не способен разделить, это сродни, наверное, душевному заболеванию.
Но когда два человека через свою странность нашли путь друг к другу, это не болезнь. Тематический мир между ними становится реальным.
Вы назовете невероятным такое удачное стечение обстоятельств. Но мне дважды в моей жизни удалось найти такую партнершу... Почти удалось.

...Но мне нужны хотя бы контуры, а раскрашу я их сам. Да, я знаю про очки, но мне так лучше, чем совсем ничего." Тематику нужны контурные карты, а цветные карандаши своей фантазии у него уже есть.

Мне это больше напоминает не раскраску, а образование морозных узоров на стекле. Это гораздо менее управляемый процесс, чем раскраска. И гораздо легче ему помешать и все разрушить. Достаточно всмотреться слишком пристально, и стекло отпотеет, станет прозрачным, и в него заглянет угрюмый внешний мир. Не надо всматриваться. Я, кажется, это даже писал в каком-то из выпусков "Мыслей маньяка". Тематический мир наших грез состоит из элементов "паззла", которых недостает реальной жизни. И потому не может и не должен быть самодостаточным и логичным. Я такие примеры нелогичности моего личного внутреннего мира могу привести, Вы ахнете. Но, может быть, это так только у меня.

...Как зрителю художественного фильма надо хоть чуть-чуть верить в происходящее на экране, забывая, что всё это постановка, срежиссированная игра актёров, которые часто сами забывают написанные для них кем-то тексты их ролей, где одно неверное движение камеры, и в кадр попадут ящики с реквизитом, ботинки режиссёра и куча кабелей аппаратуры для съёмки и искусственного освещения, так и тематику надо верить в хотя бы частичную реальность того, о чём он мечтает, в то, что он иногда, сняв свои розовые очки, всё-таки сможет увидеть настоящий розовый цвет.

Одна моя Тематическая партнерша называла это "смотреть сощурившись". Ну так, чуть зажмурить глаза, чтобы в них все расплывалось и не видеть деталей.
Она это выражение употребляла в ругательном смысле. Но я - нет. Надо уметь быть немного слепым.
Мы должны быть немного слепы, чтобы воспринимать прекрасное. Должны уметь чего-то не видеть.
Даже в самом примитивном смысле. Лик красивой девушки кажется нам таким прекрасным благодаря тому, что мы способны не видеть его в ультрафиолетовом или рентгеновском диапазоне. Да и если бы мы вдруг обрели способность рассматривать прекрасное лицо с разрешением 1 микрон, чтобы видеть копошащиеся микроорганизмы... Бр-р-р.

...Надо ли, чтобы Алёшу запороли насмерть? Я уже упомянула, что это пограничный случай.

А вот зачем в сторону ЭТОЙ границы смещаться, которая напрочь Тему разрушает, а не в сторону противоположной границы, которая ее усиливает?
Была у меня одна очень продвинутая Тематическая собеседница. И призналась как-то, что ненавидит лютой ненавистью Тома Сойера.
За что?
А за то, что она себя отождествляла с Бекки Тэтчер. И ей так хотелось испытать порку! И однажды ей это почти удалось. И тут этот герой сунулся. Ну, вот, просили его? Мало ему своих наказаний, так еще и ее единственную порку отнял.
Вот я иногда примерно так же смещаюсь в восприятии той сцены из "Детства", которую нарисовал Горький.
Ну вот чего его мамаша бросилась его на руки хватать, чего бабушка закричала "Лексея не дам!", и ребенок, который и так был на взводе, окончательно убедился, что с ним сейчас будут делать что-то немыслимое, недопустимое, после чего совсем потерял человеческий облик, превратился в зверька, начал кусаться, память потерял...
А успокоили бы его, уложили бы на скамью, дедушка Каширин бы просто высек его - как Сашу, даже наверняка не так сильно, потому что в первый раз. Он бы поплакал, а вечером бы уже утешился. И не содрали бы с его сердца никакой кожи. И, может быть, не родился бы великий пролетарский писатель, и не вдохновил бы своим творчеством великого пролетарского вождя... И вся история человечества бы пошла по-другому.
Вот такого рода трансформации в мире Тематических грез мы, Тематики да, делаем.
Что интересно, вот крапивинских героев так не получится смещать туда-сюда. Моментально образ ломается.

...Но если представить себе случай, что миры очень-очень близки друг к другу, то для конденсатора такое было бы хорошо, а для тематика даже не знаю. Тематики исчезли бы просто, наверное, потому что какой смысл темачить, если и так мир почти тематический? Кстати, интересный вопрос, что сталось бы с тематиками, если бы мир стал совсем тематическим.

Фу, не хочу.
Передоновщина бы настала тотальная и повсеместная.
Так мы от передоновщины в Тему сбегаем, а пришлось бы в другое место уходить. А куда?
Может быть, туда, куда так часто уходят дети у Сологуба? Не хотелось бы.

Feyerverk: то, что восприятие неТематического мира заложено в мир наших грез - это несомненно.
Моя Тема, например, не приняла бы внешнего Тематического мира. Моей Теме мир нужен такой, как он есть.
Только это не измеряется по шкале "наслаждение-страдание". Тут запрет на уровне правил игры.
Но опять-таки, это может быть мое, личное.

Мне видится странным, что вы востребуете от литературного сюжета неслучайный результат, потому что реальность представляется очень даже случайной. Достаточно на секунду раньше выйти из дома, и через пять минут все случайные прохожие на улице рядом с вами будут другими, и до курского вокзала можно совсем не доехать.

Веничка идёт так, как ему по настроению захочется, и случайные черты, которые постоянно лезут в кадр повествования - тоже реальность. Зачем же их под асфальт закатывать? Вам интересно читать только про то, что по-другому и произойти не могло? Закономерности должны быть, но на случайном фоне, иначе это уже не про жизнь.

Персонаж находится в случайных обстоятельствах, и, если в силу его характера и личных обстоятельств ему так уж надо, то до курского вокзала он, наверное, доберётся, но время его прибытия туда и прочие обстоятельства могут быть разными. Он ведёт себя так, как ему характерно - в этом детерминизм, но игнорировать случайные расклады обстоятельств не реалистично. Возможно вам хочется как в шахматах - есть исходная комбинация, и она определяет дальнейшие ходы, потому что по-другому играть просто глупо, и всякая случайность, в вашем понимании, уже не художественное произведение, а обыденная документалистика, бытовуха.

Но где-то я вас понимаю, как мне кажется. Возможно ваши требования к литературному произведению включают в себя сыгранность всех действующих лиц представленной автором композиции - чтобы было сдирижированно как в оркестре, где явно было бы неуместным нарушить ритм, и последовательность, и один не в такт удар тарелками будет непростительной фальшей. Или другая аналогия - архитектура, где важны пропорции и продуманность, иначе получится безвкусица и жизнеопасная нелепость, и Веничка ничего там как бог на душу лепить не должен, с какой бы из своих левых ног он утром не понавставал. И хорошее литературное произведение - праздник жизни, как поход в театр на классику, где вы не хотите видеть, как кто-нибудь из персонажей вдруг начнёт отчебучивать свою нетрадиционную трактовку, потому что это неуместно, потому что вся логика взаимодействия персонажей давно логично затянута в правильный, оптимально тугой узел, где в нужных местах проставлены акценты, и никаких пошлых петелек-бантиков необоснованных отходов от стянутого узла не предполагается.

По ходу у меня возникла идея для тематического рассказа, где молодая малоопытная актриса театра, "в индивидуально-творческих поисках себя" как бы, решила сделать свою собственную трактовку пьесы классического репертуара, самовольно и неожиданно для всех (во время репетиций заранее никого ж не убедишь) слегка изменив своё сценическое поведение в одном из классически устоявшихся эпизодах действия. И как её потом в антракте за это высекли розгами, чтобы она во втором акте подобных попыток пропиариться перед публикой себе не позволила.

"- Пропиариться перед публикой захотела, дрянь?! - Анастасия Феофановна вытянула рябиновым прутом наискось танечкиных ягодиц. Танечка дёрнулась, зажмурив от боли глаза,- Думала, публика оценит?! Думала, поставит под сомнение мою постановку, а тебя назовёт молодым талантом, сверхновой звездой среди уже наскучивших старых созвездий?!- Анастасия Феофановна с ненавистью отчаянно хлестанула повыше копчика, наконец-то пробив Танечке кожу до кровавой просечки.
- Анастасия Феофановна, пожалуйста, не надо, Анастасия Феофановна...
- А Марку Игоревечу, который уже четырнадцать лет в этой постановке слугу играет, четырнадцать лет - ещё с тех пор, когда ты под стол пешком ходила, говорит в этом месте "Кушать подано!", ты, вместо правильного "Благодарю, Прохор. Ступай к себе." посмела ему сказать "Благодарю, Прохор. И пошёл вон.". Марку Игоревечу! Великому актёру, по сравнению с которым ты пока ещё обыкновенная театрально-сценическая шлюха, которой по ошибке доверили главную роль в надежде поддержать творческое развитие молодого дарования. Соплячка!- Анастасия Феофановна злобно хлестанула под самый низ слегка пухленьких ягодиц уже разревевшейся от боли и унижения Танечки.
- Пожалуйста, не надо, Анастасия Феофановна, я всё поняла, я больше не буду, я была не права,- ревела совсем уже потерявшая лицо Танечка.
- Хотела, чтобы завтра о тебе восторженно написали театральные критики: "Прекрасный молодой цветок, смело пробившийся сквозь старый асфальт, раскрыл известную пьесу в обновлённом, ослепительно величественном блеске!"? Этого ты хотела?!"- Анастасия Феофановна отчаянно хлестанула посередине ягодиц,- Ещё розги несите!- прокричала она скопившимся за дверью гримёрной,- Хотела, чтобы во время выхода после представления к публике все бросились с цветами к тебе, чтобы все тебе аплодировали, рукоплескали, кричали "Браво! Брависсимо!", а я, сделавшая львиную часть всей работы над постановкой, только неприкаянно стояла бы рядом в сторонке, делая вид, что нисколько не смущена, и даже наоборот, очень рада?! Этого ты хотела, паршивка?!" ... ну, и так далее.