Полагаю, из текста будет ясно, о чем зашел тогда спор.
МЫСЛИ МАНЬЯКА НА ДЕТСКИХ СОРЕВНОВАНИЯХ ПО ДЗЮДО
Знакомые пригласили меня на соревнования по дзюдо поболеть за их сына - того, кто так славно колотил себя по заду нунчаками в предыдущем постинге. Представьте себе: тесный зал и какая-то совершенно реликтовая атмосфера дружелюбия среди детей. Я думал, так уже не бывает. Девяти-восьмилетние пацаны подбегают к тем, кому по четырнадцать, по шестнадцать, прыгают на них, дергают за кимоно, норовят провести удар рукой или ногой или пояс сорвать; те за ними гоняются, ловят, швыряют на маты, зато потом, во время схватки, - переживают за них, кричат что-то, подсказывают… Борьба, соприкосновения тел, тысячи соприкосновений И НИ ОДНОЙ ГРЯЗНОЙ МЫСЛИ НИ У КОГО. "А ты - не далее, как позавчера, читал на форуме рассказ Максима про порку двух девочек, - сказал я себе. - И тебе не было противно, нет. Ты был вполне солидарен с автором…" Ни один человек из тех, кто сейчас улыбался и пожимал мне руку, расспрашивал, как дела, естественно, не мог знать, что я накануне ночью искал и выспрашивал в клубном чате тех, кого реально наказывали в детстве. И высмотрел-таки. Участница рассказала мне, как пороли в одиннадцать лет, пороли жестоко, за дело. И я очень живо вообразил себе весь процесс, от начала и до конца. И вновь противно мне не было. Вот чей-то ребенок чуть ли не взобрался мне сзади на плечи, чтобы лучше видеть. Незнакомая девочка подошла и просила покрепче перетянуть ей пояс на кимоно. "А ну-ка…" - Я напряг воображение, и попытался представить эту, конкретную девочку на месте той дамы в чате, которая мне все это рассказывала. И знаете, что я почувствовал? Вас когда-нибудь обвиняли несправедливо в воровстве? Допустим, кто-то разложил на столе иностранные деньги, много денег. Вы просто подходите ближе. Вам хочется рассмотреть, что это за бумаги такие интересные, с "дырочками". Но, не успели даже дотронуться рукой, как кто-то сварливо кричит: "Эй! Эй! Это не тебе!". Настроение портится, не правда ли? Как будто надо теперь оправдываться и объяснять кому-то, что вы ничего не хотели взять. Или вот - эта привычка в интеллигентных домах советских времен прятать деньги в книги. Вы пришли в гости, хозяина вызвали к телефону, вы в ожидании его подходите к полке, чтобы рассмотреть, что у него там за книги. Машинально берете в руки одну, другую, это ведь не грех? Вдруг в одной из книг - деньги, много денег, на каждой странице. Упс! Быстренько возвращаете книгу на место, а тут и хозяин возвращается. Он не стал бы вас упрекать, даже если бы застал с книгой, и не подумал бы ничего плохого на вас, даже если бы деньги пропали. А все-таки неприятно, верно, ведь? Мнительные люди меня поймут. Так вот, и у меня, когда я подвязывал девочке пояс на кимоно, через массу разных "если бы вдруг" и "в принципе", мелькнуло в голове - не желание даже, а тень желания перестать быть. Не потому ли, - подумал я, - мы такие смелые в своей готовности оправдать и обосновать "наши" наклонности, что в жизни столько уродства и так мало осталось красоты? Но стоит случайно увидеть кусочек по-настоящему красивой, гармоничной жизни, как словно молнией сверкнет: да ведь это болезнь! Болезнь и ничего больше. Пока ты ее не осквернил "пусканием слюнок". А после – порок, - пока ты не вовлек в это дело кого-нибудь еще. А после этого – уже преступление. "Так или нет"? - спросил я и сам себе сказал: нет! Но вопрос вновь возник, словно "message box" на экране компьютера, когда пошлешь что-нибудь на печать, а принтер включить забыл. Ответишь, а она снова возникает через десять секунд. "Retry" или "Cancel"? "Так" или "нет"? Сразу вспомнилось, как одна дама в чате ответила мне: "Я сама не чужда нормальному спанкингу, но никак не могу понять: откуда ТАКИЕ, КАК ВЫ берутся?.." Так кто я? (После этой короткой стычки с самим с собой я привычно ощупывал себя всего - как после драки ощупываешь языком полость рта: нет ли выбитых зубов). Очевидно, что я - человек, у которого совесть чиста, потому что за годы своей жизни я ни одному реальному ребенку не причинил зла, и прикасаясь к детям не чувствую ничего запретного. При этом мне нравится воображать себе сцены телесных наказаний детей. Как же можно совместить одно с другим? Я нашел ответ. Мне кажется, я нашел ответ. Всмотревшись в лица участников этих воображаемых сцен в своей голове, я вдруг понял, что они (в том числе - те из них, кто суть я) - совершенно другие дети. Не те, которых я вижу перед собой. Потому, что когда я вижу конкретного, живого ребенка, у меня нет желания причинять ему боль, и не нравится фантазировать на тему того, как этому ребенку будет причинена боль. И если я все же даю волю своей фантазии, то только потому, что знаю: они - ДРУГИЕ - в том смысле, что живут в каком-то альтернативном пространстве, и ни один из них никогда в наш мир не попадет. Перед ним не придется краснеть. Они реальны не более, чем лазоревый цветок, который раскрашивает в драме Островского "Снегурочка" царь берендеев. Берендеи! Действие, если кто помнит, разворачивается там в волшебной стране берендеев, где отношения между людьми еще не испорчены цивилизацией. Мне всегда казалось, что в "Снегурочке" сокрыто что-то глубоко "наше". Не в сюжете, а в стремлении автора поместить никогда не существовавшие идиллически-патриархальные отношения между людьми в несуществующие место и время. Это какое-то очень-очень "наше" стремление. Современники ведь могли напомнить Островскому, что такая народность - берендеи - в дохристианской Руси действительно существовала, и, естественно, никаких у них не было лазоревых цветков, только голод, чума и тараканы. Зачем было приукрашивать? Зачем мечтать о том, чего не было? Автора могли бы спросить: дозволительно ли мечтать о каких-то там "не испорченные цивилизацией" патриархальные отношениях, если в действительности они - есть реальное крепостное право во всей красе? Вряд ли считалось приличным в определенных кругах обсуждать "необходимость самовластья и прелести кнута". Вечный вопрос: допустимо ли грезить о "как бы суровом" времени, если это время было жестоким без всяких "как бы"? Имеем ли право мы в сытости и праздности грезить о сладости каких-то наполовину условных, переносимых, ограниченных, ритуализованных, "конвенциональных" страданий (в частности, те, кто озабочен темой "телесные наказания"), если столько людей рядом с нами испытывают страдания реальные и ничем не ограниченные? Точно так же, как на нашем форуме охранители устоев "чисто взрослого спанкинга" не устают напоминать нам, носителям самой опасной, самой чреватой разновидности Темы, что порка детей - это больно, вредно, нечестно, связано подчас с сексуальной эксплуатацией (как будто мы этого не знаем), и хорошо бы вообще сделать это оффтопиком. Можно ли мечтать о зверьковом детстве, когда так много самого настоящего зверства вошло в детство реальное? Но ведь "Снегурочка" — это не попытка подменить историю. Это именно тоска по какому-то "альтернативному" прошлому, очень личная тоска. Точно так же и нас наличие реальных страданий не лишает права, в качестве никому не обидной причуды, - воображать мир полный приукрашенных ностальгией мучений, которого никогда не было и не будет. Когда кто-то из нас играет сам с собой с собой в "школу глубоко в лесу", или в "исправительный дом", или в "единственный взрослый среди детей на необитаемом острове", неужели не ясно, что речь при этом идет не о нашем мире? Измышляется другой мир. Он подобен нашему, как мир берендеев похож на древнюю Русь - во всем, за исключением каких-то деталей. Например, розги и ремень. Они встроены в жизнь теперь по-другому, потому что само мироздание устроено так, как это нужно нам. А нам нужно, чтобы порка сделалась в нем естественной и необходимой, потому что мы ее хотим. Каждый из нас создает свою страну берендеев, — вот формулировка, которая, как мне кажется, позволяет нам примирить одно с другим и спокойно смотреть людям в глаза. «Мы не преступники даже в мыслях, потому что "грешили" НЕ ЗДЕСЬ. И пока "здесь" и "там" не пересеклись, никто не может отнять у нас права выдумывать это "страну берендеев", где у таких, как мы - все легко и просто, и нам нет надобности что-то скрывать», - подумал я, спокойно закончил завязывать девочке пояс, поискал глазами сына своих знакомых и приготовился болеть за него.
|